Только вот и Москва казакам не по душе. Хлеб сеять не дают, да и вообще — коли к человеку, как к собаке относиться, что ж удивляться, что вас за руку цапнут?
Границы защищай, а на двор — не ходи, кого получше найдем. Конечно, казакам это не нравилось. И бунты были, и восстания, да и вообще — с Дона выдачи нет. Кто сюда только не бежал.
Только вот…
С Москвой‑то вера одна — православные христиане.
А с турками?
Долго ли те ждать будут, чтобы из казаков новых янычар понаделать?
Ой ли…
Да и с Москвой все уж не так просто. Коли б как раньше было — так лучше головой об лед, все едино. А сейчас, когда Алексей Алексеевич потихоньку начинает в свои руки власть прибирать — вольготно казакам стало. Даже не так.
Не вольготно, нет. Нет у них такого права — творить, что душеньке угодно. Спросит царевич с любого за безобразия — и строго спросит. Казак там, не казак… напроказил?
Отвечай!
Да не просто так, а как на Дону полагается. Девку спортил?
Женись.
Ограбил кого — или убил, ровно тать ночной?
Пожалуй под плети. И не жди пощады.
Только вот и клепать на своих людей царевич никому не позволял. Памятен был Стеньке случай, когда пал в ноги царевичу купец. Дочку его, которая с вечерни шла, снасильничали. Кто?
Да вроде как трое казаков. Прибежала она в растерзанной рубахе, простоволосая, позор в дом принесла… смилуйся, государь — царевич, выдай татей головой.
Кого выдать?
Так, на кого дочка укажет.
Та и указала. Выстроили перед девкой казаков в ряд, она пальчиком ткнула…
Кто другой и разбираться бы не стал. Алексей же Алексеевич принялся сам девице вопросы задавать, потом на место проехал, потом казаков опросил… не было одного из них, Богдашки, на ту пору на Москве, никак он снасильничать не мог. Ошиблась?
Али оговорила?
Продолжили дознание — и оказалось, что был у девицы мил — дружок. То у них все тишь да гладь была, а потом поняла дурочка, что затяжелела, ну и призналась милому. А тот ее взял — да и избил. Плод‑то она скинула, чудом домой доползла, да и наплела с три вороха небылиц. И про казаков наплела.
Царевич тогда осерчал. Приказал купцу самому с дочкой своей разбираться, милому дружку жениться на девке а кроме того им совместно поставить казакам полсотни пищалей. За обиду и поклеп. И горе им, коли пищали плохие окажутся.
Вот это было правильно и честно. И Степан искренне надеялся убедить станицы перейти под руку Алексея Алексеевича Романова. То есть сначала — под его лично руку, выбрать его гетманом, а уж потом к Романову.
А что?
Чем он не гетман Правобережной Украины? Опять же, коли Правобережная Украина под него пойдет, там можно и с Левобережной потолковать. А там и до Запорожья очередь дойдет!
Гетман всей Украины Степан Разин! Звучит?
А ему надобно, еще как надобно! Его Татьяна ждет, а она ведь царская дочь, ее абы за кого не отдадут. Мало ли, что он сейчас атаман? Больше надо!
— Степа, старики собираться начали, — старый друг Остап заглянул в хату. Степан вздохнул, без нужды поправил воротник рубахи, ставший вдруг очень тесным — и шагнул вперед. Надо старших уважить. Не они его — он их ждать должен.
* * *
Григорий Ромодановский смотрел на Ордина — Нащокина серьезно.
— На, письмо прочти. Я тут царю отписал, что наш теперь Азов, и крепостцы обе наши…
Воин Афанасьевич взял лист дорогого пергамента, пробежал глазами.
Да, Ромодановский не солгал ни в чем. Так честно и написал, что ими было предпринято два штурма — и в результате второго удалось проникнуть в Азов. А две крепостцы на берегу Дона, между которыми протягивалась цепь, чтобы там корабли не ходили…
Стоило Азов взять, как там турки сами сдались.
А куда они?
Без помощи, без поддержки, без… да безо всего, отрезанные от любой помощи? Их и просто голодом заморить несложно. И турки это понимали лучше остальных, а потому…
Ромодановский честно писал, что Ордин — Нащокин оказал неоценимую помощь, хвалил его всячески, подчеркивал, что без него не справился бы. Что ж, все честно. Так и договаривались, чтобы царевичевых воспитанников не светить лишний раз, государь царевич особливо о том просил.
Дочитав, Воин Афанасьевич поднял глаза на боярина.
— Благодарствую за ласку, за честь…
— Не скоморошествуй.
Ромодановский самолично свернул свиток, накапал сургуча, запечатал, потом уложил еще в несколько пакетов — и при Воине Афанасьевиче отдал гонцу. И только потом опять обратил внимание на собеседника.
— Можешь ты царевичу отписать?
— могу. О чем?
— Зимовать мы здесь будем, на Ени — Кале только весной идти можно, а покамест будем степь от поганых чистить, да православных людей из рабства вызволять. Хотелось бы побольше сего зелья чудного, да ко времени. Чтобы шли мы вооруженными.
Воин Афанасьевич задумался.
— Отпишу, конечно. Только зелья немного, а людей, кои с ним работать обучены и того менее.
— А сколько ни даст — все равно в ножки поклонюсь. Да и ребят его принял бы с удовольствием.
— А ведь хорошие ребята, а?
— Что есть — то есть. Умные, неболтливые, исполнительные… молодей Алексей Алексеевич.
Воин Афанасьевич чуть улыбнулся краешками губ.
Молодец?
Вот именно. И верных людей у него много будет, ой, много. Он — из первых. И дай Бог.
* * *
Тимофей Васильевич Тургенев, воевода Царицынский, сын боярский, читал грамотку от государя.
И только головой качал в изумлении. Государь писал, что поход на Крым начался и стало быть пойдут оттуда пленные христиане.
А потому Тимофею надлежит построить для них приюты. А еще — разобраться с бумагами, кои ему отдельно доставят. Будем Оку с Доном каналом соединять. А удобнее всего это начинать из Царицына.
Мужчина только головой покачал.
Эвон как государь размахнулся!
А и то верно!
Коли удастся пленных освободить, куда им идти‑то? Ни кола, ни двора… на дорогах разбойничать?
Нет, это дело нехорошее. А царь их к делу приставит. Опять же, канал между Окой и Доном — это важно. Это нужно. Это большие деньги принести может, особливо ежели Азов взять удастся. Но государь приказывает так, словно все сделано будет.
А ему‑то что судить?
Глупостью Тимофей не отличался. Скорее наоборот, воевать он не любил, а вот в купеческих делах рассуждал споро.