Феномен писателя как шпиона или шпиона как писателя был отнюдь не нов. Сомерсет Моэм (Somerset Maugham) использовал свой литературный статус как прикрытие для выполнения заданий британской секретной службы во время Первой мировой войны. Его более позднее собрание автобиографических рассказов «Эшенден» (Ashenden) стало библией для офицеров разведки. Комптон Макензи (Compton Mackenzie) работал на МИ-5 в 1930 году, а затем был подвергнут преследованию со стороны правительства Её Величества за раскрытие имён сотрудников Секретной разведывательной службы (SIS) в своей книге «Мемуары об Эгейском море». Грэм Грин в художественной прозе использовал свой опыт работы в качестве тайного агента МИ-5 во время и после Второй мировой войны. Однажды он охарактеризовал МИ-5 как «лучшее туристическое агентство в мире».
«Интеллектуалы или, скажем, интеллектуалы определённого сорта всегда крутили романы с разведывательными службами, - отмечал Кэрол Брайтман. - Это всё равно что стать совершеннолетним - вступить в разведывательную службу, в особенности для таких мест, как Йель» [569] . Писатель Ричард Элман (Richard Elman; не путать с биографом Джойса Ричардом Эллманном) также проявлял беспокойство с точки зрения эстетики: «Стоит отметить, что общего у этих людей. Все они были христианами в нерелигиозном ключе Т.С. Элиота. Они верили в высшую власть, высшую истину, которая одобрила их антикоммунистический, антиатеистский крестовый поход. Т.С. Элиот, Паунд и другие модернисты обращались к своим чувствам элитарности. ЦРУ даже заказало перевод «Четырёх квартетов» Элиота, а затем забросило эти книги по воздуху в Россию. Были такие люди, как Шоу и Уэллс, для которых социалистический «век простого человека» представлялся нежелательным - они хотели лицезреть Непростого Человека и Высокую Культуру. Поэтому вынуждены были не просто вкладывать деньги в культуру» [570] .
Аллен Гинсберг (Allen Ginsberg) даже предполагал, что Т.С. Элиот был частью литературного заговора, спланированного его другом Джеймсом Джизусом Англтоном. В скетче 1978 года под названием «Т.С. Элиот вошёл в мои мечты» Гинзберг воображал, как «на корме направлявшегося в Европу корабля Элиот сидел, развалившись в шезлонге, в кампании других пассажиров, наблюдая за остающимся позади синим облачным небом и ощущая надёжность железного пола под ногами». «А сам ты, - спросил я. - Что ты думаешь о влиянии ЦРУ на поэтические произведения? В конце концов, разве не был Англтон твоим другом? Разве не говорил он тебе о своём плане восстановить активность интеллектуальных кругов Запада для их борьбы с так называемыми сталинистами?» Элиот слушал внимательно, и я был удивлён, что он не смущён. «Ну, есть разные парни, стремящиеся к господству, политическому и литературному... ваши гуру, например, теософы, медиумы и диалектики, любители почитать за чаем и идеологи». Наверное, я был одним из таких в среднем возрасте. Да, действительно был, зная склонность Англтона к литературным заговорам. Я считал их пустяковыми, с дурными намерениями, но не имеющими значения для Литературы». «Я думал, что хоть какое-то значение они имели, - сказал я, - так как тайно подпитывали карьеры слишком многих консерваторов-интеллектуалов, обеспечивая средствами к существованию мыслителей в Академии, влиявших на интеллектуальную атмосферу Запада... В конце концов, интеллектуальная атмосфера должна быть революционной или по крайней мере радикальной, отыскивая корни болезни, механизации и господства неестественной монополии... И правительство через фонды поддерживало целое направление «специалистов по войне»... Финансирование журналов, подобных «Инкаунтеру», которые преподносили стиль Т.С. Элиота как краеугольный камень искушённости и компетенции... не помогло создать альтернативную, свободную и жизнеспособную децентрализованную культуру индивидуализма. Вместо этого мы получили всё худшее от капиталистического империализма» [571] .
Защита и оборона «высокой» культуры, предпринятая людьми, подобными Англтону, осуществлялась автоматически. «Нам никогда не приходило в голову уличать кого-то или что-то в элитарности, - сказал однажды Ирвинг Кристол. - Элитой были мы - несколько счастливчиков, выбранных Историей, чтобы подтолкнуть наших добрых приятелей к светскому спасению» [572] . Воспитанные на модернистской культуре, эти элиты поклонялись Элиоту, Йетсу, Джойсу и Прусту. Они считали своей работой «не давать публике того, чего она хочет, или думает, что хочет, а посредством своих самых умных членов давать то, что она должна иметь» [573] . Иными словами, высокая культура была не только важной антикоммунистической линией обороны, но и бастионом против усреднённого массового общества, против того, что Дуайт Макдональд с ужасом называл «расплывающейся грязью массовой культуры» [574] .
Парадокс защиты демократии силами патрициев, которые относились к демократии с подозрением, весьма трудно игнорировать. Объявляя себя правящей элитой, которая защищает мир от варварства, они были модернистами, поверженными в ужас от потускневшей от крови современности. В прощальной речи в колледже Кеньон в 1940 году Роберт Лоуэлл обратил внимание на самые тёмные страхи этой аристократии: «Ибо все вы знаете, что как филистимляне и готы преуспели в своём бездуховном способе уничтожения цивилизации, они придут во все золотые чертоги знаний, они придут, наконец, в Милтон, Гротон, школу Святого Павла, школу Святого Марка и туда, где уже неспособные, нечеловечные, необразованные студенты будут делать то, что они делают. И негодующие готы и филистимляне выдернут этих несчастных бездельников и трутней из улья, и не будет больше старых конечностей для новой крови, и мир возвратится к своим неутомимым циклам регресса и прогресса и их повторения» [575] .