В то время, как Дондеро видел в абстрактном экспрессионизме признаки коммунистического заговора, американская культурная интеллигенция, наоборот, обнаруживала в нём добродетель: для неё он нёс конкретный антикоммунистический посыл, идеологию свободы, свободного предпринимательства. Отсутствие образности и политическая индифферентность делали его полной противоположностью социалистическому реализму. Именно такое искусство Советы и ненавидели. Более того, абстрактный экспрессионизм, как утверждали его сторонники, был сугубо американским вмешательством в модернистский канон. Не далее, как в 1946 году, критики аплодировали новому искусству как «независимому, уверенному в себе, истинному выражению национальной воли, духа и характера. Похоже, что в эстетическом плане искусство в США уже не результат европейских веяний и не просто объединение иностранных «измов», собранное, составленное и ассимилированное с большей или меньшей долей разума» [581] .
Главным представителем этого нового национального достояния стал Джексон Поллок. «Он был тем самым великим американским художником, - рассказывал его друг и соратник Бадд Хопкинс (Budd Hopkins). - Рисуя образ американского художника, вы, в первую очередь, представите себе настоящего американца, а не европейского переселенца. Он должен иметь качества мужественного американца, в идеале: быть драчливым неразговорчивым американцем и ещё лучше - ковбоем. Конечно, не с востока, не из тех, кто окончил Гарвард. Он не должен быть взращён европейцами, а находиться под влиянием нашей истории - мексиканских и американских индейцев и прочих. Он должен отталкиваться от родной нам культуры, а не от Пикассо и Матисса. И ему должен быть разрешён великий американский порок, порок Хемингуэя, - пьянство» [582] .
Вся жизнь Поллока - отражение этого образа. Родившийся на скотоводческой ферме в Коди, штат Вайоминг, он подошёл к нью-йоркской сцене как ковбой - сквернословя, крепко выпивая и регулярно попадая в перестрелки. Всё это, конечно, было мифическим прошлым. Поллок никогда не ездил на лошади и покинул Вайоминг ещё ребёнком. Но этот образ получился настолько реалистичным, настолько американским, что никто в нём не усомнился. Биллем де Кунинг (Willem de Kooning) однажды рассказывал о сне, в котором Поллок распахнул двери бара, как экранный ковбой, и закричал: «Я могу рисовать лучше, чем кто-либо!». У него была твёрдость Марлона Брандо, задумчивое бунтарство Джеймса Дина. По сравнению с Матиссом - увядшим и бессильным персонажем стареющего европейского модернизма, который на тот момент едва ли был в состоянии поднять кисть, - Поллок был воплощением мужественности. Он использовал технику, известную как action painting, при которой на огромный расстеленный на земле холст - желательно на открытом воздухе - разбрызгивалась краска. В случайных пересечениях линий, которые покрывали весь холст и его края, он, казалось, участвовал в акте повторного открытия Америки. Экстатичный, несвязный, подпитываемый алкоголем модернизм в руках Поллока становился своего рода безумием. (Хвалёные шедевры Поллока http://gallerix.ru/storeroom/684716449/). Один критик охарактеризовал его стиль как «растаявший Пикассо», другие же бросились восхвалять его и называть «триумфом американской живописи», подтверждавшим образ Америки как сильной, энергичной, свободомыслящей и большой страны. Его искусство поддержало великий американский миф об одиноком голосе, бесстрашном одиночке, который Голливуд закрепил в умах такими фильмами, как «Мистер Смит едет в Вашингтон» и «Двенадцать разгневанных мужчин» (абстрактные экспрессионисты однажды назвали себя «Разозлёнными»).
В 1948 году, художественный критик Клемент Гринберг, буян, пьяница и лентяй, расточал комплименты в адрес новой эстетики: «Когда видишь, какого уровня достигло американское искусство за последние пять лет с появлением новых талантов, полных энергии и содержания, таких как Аршиль Горки (Arshile Gorky), Джексон Поллок, Дэвид Смит (David Smith)... то сам собой напрашивается вывод, во многом неожиданный, что основные силы западного искусства мигрировали в Соединенные Штаты вместе с промышленным производством и политической властью» [583] . Другими словами, Америка перестала быть местом, откуда художник чувствовал, что должен «уйти, чтобы дозреть в Европе» [584] . Скорее комментируя это утверждение, чем соглашаясь с ним, Джейсон Эпштейн позже сказал: «Америка, и особенно Нью-Йорк, стала центром политического и финансового мира, и конечно, культурного тоже. Можно ли быть великой державой без соответствующего искусства? Так, не может быть Венеции без Тинторетто или Флоренции без Джотто» [585] . Мысль о том, что абстрактный экспрессионизм мог бы стать локомотивом империализма, начинала укрепляться в умах. Но его появление во времена такой политической и моральной ненависти ставило его потенциальных покровителей перед существенной дилеммой.
Несмотря на явную глупость протестов Дондеро, к концу 1940-х годов он добился того, что Государственный департамент прекратил использовать американское искусство в качестве оружия пропаганды. Обыватели одержали первую победу в 1947 году, вынудив Государственный департамент отменить выставку под названием «Продвижение американского искусства», представляющую собой подборку из 79 «прогрессивных» работ, в том числе Джорджии О'Киф, Адольфа Готлиба и Аршиля Горки, которая должна была отправиться в Европу и Латинскую Америку. Выставка приехала в Париж, а затем и в Прагу, где она имела такой успех, что русские тут же устроили там ответную выставку. Официальной целью этого мероприятия было «опровергнуть любые замечания иностранной публики об академичности или подражательном характере современного американского искусства» [586] . «На этот раз мы экспортируем не бренди кустарного производства, разлитый по стилизованным под старину коньячным бутылкам, не марочное вино, но настоящий бурбон, выдержанный в деревянных бочках, который и может справедливо называться вином нашей страны» [587] , - восхвалял выставку один из критиков.
Выставка не только не продемонстрировала авангардные истоки американского искусства, а, скорее, показала всем его постыдное отступление. Энергично осуждённая в Конгрессе, она была объявлена разрушительной и «антиамериканской». Один из выступавших счёл вредоносными намерения «рассказать иностранцам о том, что американский народ подавлен, разбит или пребывает в удручающем состоянии - полностью недоволен своей судьбой и стремится к смене правительства. Коммунисты и их сторонники из «Нового курса» выбрали искусство одним из главных способов своей пропаганды» [588] . «Я просто тупой американец, налоги которого идут на подобный хлам, - восклицал другой достойный предшественник Джесси Хелмса. - Если в этом Конгрессе есть хоть один человек, который считает, что эта чушь... несёт лучшее понимание американской жизни, то он должен быть отправлен в тот самый сумасшедший дом, из которого люди, намалевавшие это, изначально и вышли» [589] . Выставка была отменена, картины проданы с 95-процентной скидкой как излишки государственной собственности. В ответ на заявления о том, что многие из художников, представленных на выставке, увлекались левыми идеями (что было абсолютно необходимо для любого уважающего себя авангардиста), Государственный департамент выпустил директиву, запрещающую впредь всем американским художникам с коммунистическими или похожими взглядами выставляться за государственный счёт. Таким образом, «восприятие авангардного искусства как антиамериканского было включено в официальную политику» [590] .