Кот, и верно оказавшийся живым, блестел оставшимся глазом и еле заметно подрагивал усами.
– Морда… – Морхольд вздохнул, – куда так отожрался?
Кот не ответил, чего и следовало ожидать. Еле слышно мявкнул чего-то и закрыл глаз.
– Спи, рожа… – Морхольд матюгнулся, – а я вот хренушки усну, судя по всему. Дожил, с котом разговариваю.
Кот не шевелился. Чуть подрагивало одно ухо, рваное, но зато с уцелевшей кисточкой на самом кончике. Морхольд, шипя, вытянул левую ногу. Спину прострелило от самой середины, ударило эхом до колена. Неожиданно захотелось стать маленьким мальчиком, уткнуться маме в грудь и поплакать.
– Твою за ногу… – он выдохнул, зябко поежившись. Костерка-таки не хватало для тепла. Зубы пока не стучали, но надолго такое счастье?
Он сгреб редкую сухую листву, устроив лежбище. Прислонился спиной к корням, закрыв глаза. Хорошо, куртка более-менее уцелела. Хотя прорех в ней столько, что в пору называть ее решетом. Холодно, сука. Голодно, мерзко, больно… Да и вообще… каково оно, осознать, что умирал?
Морхольд что-то шептал под нос, совершенно не понимая, что организм все-таки сдался и начал засыпать. Последняя мысль крутилась вокруг холода и возможного воспаления внутренних органов. Потом она преобразилась в шуршащую упаковку самого настоящего «Сникерс кинг-сайз» и разорвалась фейерверком на день Победы.
* * *
Проснулся он от нескольких желаний сразу. Хотелось, ни много ни мало, а есть, ссать и выпить таблетку «нурофена». Или еще какого обезболивающего. Потому как боль, спрятавшаяся на ночь, вернулась. Морхольд зашипел, заставив все так же дрыхнущего кота открыть глаз. Судя по чистой шерсти на боку, животина за ночь ни разу не перевернулась.
– …, твою … и … в … на … Распрямить твои кудряшки, – он отхромал подальше, злясь на ненужные вроде бы правила приличия. Кого тут стыдиться, кота?!
Хотя, уже возвращаясь назад, понял, что поступил правильно. Не гадь там, где ешь. Или живешь. Пусть даже в их с котом пещерке они и не жили, и с едой туго. Один хрен, нечего расслабляться. Тем более, что идти, неожиданно, стало легче.
Еще вчера, добравшись сюда и разведя костер, Морхольд попробовал немного разобраться в собственных повреждениях. Выходило не особо хорошо, но не так страшно, как казалось. Глаз пришлось прикрыть повязкой из чудом оставшегося на поясе остатка прокипяченного бинта. Левая ладонь превратилась в отбивную, совсем как после удара кухонным молотком. Первого удара, когда мясо еще не в лохмотья, но… и этого хватает. Ну очень неудобно и больно. Скорее всего, два оставшихся ногтя слетят к чертовой бабушке в течение пары дней. Но, самое главное, на спине крови не оказалось.
Значит, что? Приложило волной от взорвавшегося снаряда хрен пойми откуда взявшегося танка, да-да. Впечатало в одно из ближайших деревьев, такие дела. Позвоночник подозрительно щелкал и хрустел, и поневоле становилось не по себе. Да и черт с ним. Живой, относительно целый. Все остальное… ерунда, война план покажет.
– Э, кошастый, жрать хочешь? – Морхольд покрутил головой, отыскивая необходимое. Кот, как ни странно, смотрел на него заинтересованно. Даже, как показалось, понимающе.
– Ты б хоть мяукнул, что ль, если согласен… – Морхольд довольно кивнул, обнаружив искомое. А кот коротко и приглушенно муркнул. Прямо как БТР.
Снег полностью все же не растаял. Так, лежал белыми пятнами там и сям. Солнце, понятное дело, не выглядывало. Но холодная корка заметно сокращалась. Это хорошо, глядишь, вода покажется не такой и холодной. Какая вода? Морхольд поежился.
Река находилась недалеко. Пусть сейчас она и не бежала так быстро, чтобы услышать, но в этом он не сомневался. Ее Морхольд чувствовал сразу. С самого детства. И вода сейчас ох как нужна. Потому что еду взять негде.
Из съедобного рядом оказался лишь одинокий куст рябины. Красные ягоды радостно горели на ветках, густо обсыпав их алыми россыпями. А толку? Он же не снегирь или синица, чтобы наесться этой вот красивой горечью.
Да и кота стоит покормить. Мышковать или, того пуще, поймать птицу себе по размеру кошак сможет не скоро. Раз так, нечего торчать дуб дубом и ждать манны небесной. Пусть и способ, которым стоило добыть пожрать, применялся на его веку всего пару раз. И то не им самим.
Морхольд подкинул сушняка, собранного еще ночью и лежавшего поодаль от костерка, выпаривая влагу. Огонь пригодится. Ненадолго придется вернуться в каменный век, честное благородное слово.
Выдаст их дым? Нет, не выдаст. В этом Морхольд не сомневался. Дым стлался над землей, теряясь в корнях и не поднимаясь вверх. Птиц вокруг не оказалось, не вспугнешь. Да и кот чужих-опасных почует. Как и любой усато-полосатый – пусть и сильно ранен, но бдителен. Точно-точно, вон, ухо еле заметно крутится локатором. И хорошо, такую сигнализацию и за цинк «семерки» просто так не купишь.
Замеченную ветвь, относительно прямую и вполне крепкую, ломал уже не таясь. Древесина, упругая и сильная, поддаваться не желала. Но бороться не смогла и отступила, наградив длинной, по плечо и толщиной с запястье необходимой снастью. Пусть пока еще и в виде полуфабриката. Глаза боятся, руки делают.
Среди редких оставшихся при нем вещей сохранился один, крайне важный, предмет. Тот, без которого пришлось бы тяжело. Нож. Короткий, широкий и крепкий. Сохранился только благодаря куртке, где сталь постоянно спала во внутреннем кармане на груди. Пользоваться им выпадало нечасто, но вот и пригодился.
Так… рядом обнаружилось полезное переплетение корней. Высокое, чуть не по колено. И очень удачно вышло закрепить там эту самую палку. Так, чтобы она поменьше вертелась. Что еще?
Шнур, скрепя сердце и плюя на собственную алчную жабу, пришлось выпарывать из многострадальной куртки. Крепкий, стянутый из синтетических нитей, он утягивал живот Морхольда, и таким способом приходилось пользоваться давно. В спокойные сытые месяцы живот упорно старался подрасти. Ничего, сейчас – тоже весьма нередкие дни – лишнее уйдет быстро. Так что сильно жалеть не стоило.
Короткий и плотный сучок валялся прямо под ногами. Пригодится. Морхольд, поморщившись от чуть колыхнувшейся боли, примерился и взялся за дело. Дело оказалось небыстрым и непростым. Что поделать, в чем-то ты специалист, в чем-то сущий рукожоп. Так всегда и у всех.
Нож входил в плотное дерево тяжело и адски скрипя. Два первых надреза, крест-накрест, посередине обломанного края. Чуть расширить, водя сталью как пилой, порой подстукивая сучком, стараясь вбить поглубже. Ветка поддавалась с заметной неохотой. Но поддавалась.
Упорно, до рези в ладонях от спинки ножа и шершавой коры сука, взад-вперед, и снова и снова. Нож уже не скрипел, практически стонал. Дерево аккомпанировало чуть тоньше. Но дело шло, как и задумывал. Сталь входила все глубже, добравшись на две трети до нужной глубины.
Приходилось останавливаться и вытирать пот. Тот уже не просто выступал. Катился по лицу и спине градом. Тонкие струйки, противные и липкие, с шеи перебрались на грудь, явственно желая стечь на живот. А вот спина стала болеть меньше. И даже вышло перенести вес на больную ногу. Та даже стала слушаться, не подгибалась.