— Хо-хо-хо!
Гвоздь поднял глаза. На крыше фургона торчит толстяк в красном костюме с белой бородой.
Он снова прогудел «хо-хо-хо», а потом закричал:
— Так это ты украл игрушки, которые я припас для малышей, больных СПИДом? Никто безнаказанно не украдет игрушки у Санты!
Ну, старик, ты даешь. Эта задница воображает себя Санта-Клаусом!
Гвоздь поднял пистолет и влепил ему пулю в сердце.
Хренов Санта-Клаус слетел назад с крыши фургона, словно кто-нибудь дернул его за поводок на шее.
Никто безнаказанно не украдет игрушки у Санты?
Да пошел ты! Я украду долбаные игрушки у кого хочешь, сделаю с ними ко всем чертям, что пожелаю!
Гвоздь поспешно обежал фургон. Пора проделать в Санте еще одну дырку...
Там никого не было.
— Что за чертовщина? — вслух спросил он.
Что-то красно-белое выскочило из тени за мусорным ящиком, врезало белым кулаком в лицо.
Гвоздь слышал, что у людей искры из глаз сыплются, но никогда не верил. А теперь поверил. Явственно хрустнул нос, из глаз посыпались те самые искры от взрыва боли. Он качнулся назад, поскользнулся на каблуке на каком-то дерьме в переулке, понял, что падает на спину. Замолотил руками, стараясь сохранить равновесие, и не сумел, со всего маху рухнул. А когда глянул вверх, над ним склонялся Санта.
— Думаешь остановить Санта-Клауса пулей? Простой пулей? Еще раз подумай, сынок!
Голос не такой низкий и сильный, как минуту назад, но толстяк по-прежнему держится на ногах. Хотя меньше чем в двух футах от глаз Гвоздя зияет пулевое отверстие в красном костюме. Прямо напротив сердца.
Черт! Что тут происходит? Старый раздолбай должен быть мертвым, ребята.
Конечно, если Санта-Клаус не настоящий.
Да ведь это ж с ума сойти.
С другой стороны, вот он, стоит в красном костюме! Глаза сверкают между белой бородой и пушистой оторочкой шапки. Кто бы он ни был, черт побери, — может, действительно Санта-Клаус, — жутко бесится. По-настоящему.
Гвоздь стал было поднимать пистолет, чтоб еще разок выстрелить, но Санта с силой наступил ему на руку.
— Не трудись больше, сынок! Санта-Клауса не убьешь!
Гвоздь привстал, потянулся, пытаясь перехватить оружие свободной рукой, а Санта опять врезал правой, чуть не вышиб мозги, грохнув о тротуар затылком.
Бьет этот самый Санта точно какой-нибудь долбаный мул копытом.
Гвоздь почувствовал, как пистолет вылетел из руки, услышал, как он скрежещет по асфальту. Потом все расплылось в тумане.
И в боли.
Запомнился легкий пинок в живот, после чего он был схвачен за ворот, за пояс и поднят с земли.
— Я заглядывал в список, — продолжал Санта. — Фактически дважды. Там отмечено, что ты ведешь себя дурно, сынок. Очень гадко!
И превратил его в нечто вроде тарана.
Бумс — головой в бампер фургона.
— Знаешь, что бывает с теми, кто хочет обокрасть Санту? Вот что.
Бумс — головой в мусорные контейнеры, выстроившиеся в переулке.
— Если решу сохранить тебе жизнь, всех предупреди: не связывайтесь с Санта-Клаусом!
Гвоздь крутнулся на месте, вляпался физиономией прямо в кирпичную стену вдоль переулка.
Испустил слабый смертный стон, сползая по стене, разбитым яйцом вытекая на землю.
На том дело не кончилось. Далеко. Следующие минут десять Санта возил его по переулку, как половую тряпку, после чего сознание начало покидать Гвоздя.
Отпущенный, наконец, он свалился на треснувший тротуар истерзанным месивом. Дыхание клокотало и пузырилось в окровавленном рту. Челюсть точно сломана. Ребра — при каждом вдохе вонзается десяток кинжалов. Все? Будем надеяться. Гвоздь начал молиться, чтоб кончилось.
Просто оставь в живых. Забирай игрушки, проклятый фургон и иди. Пристегни хренова оленя к бамперу и проваливай вместе с Рудольфом [5] . Только больше, пожалуйста, не бей меня.
Как только домолился, руки подхватили его под мышки, подняли.
— Нет, — удалось со стоном выдавить сквозь шатавшиеся зубы, — пожалуйста... больше не надо...
— Раньше надо было думать, сынок. Обокрав беззащитных больных малышей, ты попал в самый черный список Санта-Клауса.
— Виноват, — тихо всхлипнул Гвоздь. Совсем слабо, плаксиво.
— Хорошо. Приятно слышать. К следующему Рождеству учту. Хотя ты осложнил дело, попытавшись убить Санту. Очень дурно. Санта не любит, когда в него стреляют. Просто бесится. До сумасшествия.
— Ох, нет...
Что-то грубое, длинное скользнуло по щеке Гвоздя, охваченного настоящей паникой. Веревка! Ой, нет, мать твою. Санта хочет его повесить!
Нет, похоже, веревка захлестывается под мышками, а не на шее. Полегчало. Отчасти. Все равно, адски больно стягивает переломанные ребра. Потом Гвоздь был поднят, усажен на хлипкий бампер фургона, привязан.
— Что...
— Тихо, сынок, — оборвал его Санта, понизив тон, утративший всякую доброжелательность. — Не говори больше ни слова.
Гвоздь поднял глаза. Все — Санта, переулок, треклятый мир — расплывалось в тумане... кроме глаз Санты. Он всегда думал, что у Санты глаза голубые, а у этого карие, и с содроганием в душе разглядел в них кипучую ярость.
Санта не просто бесится. По-настоящему чокнутый.
Гвоздь зажмурился, пока Санта что-то цеплял ему на лоб. К тому времени, как в расшибленных в кашу мозгах промелькнуло, что не надо бы позволять Санте — даже такому психованному человекоубийце — привязывать его к фургону спереди, было уже поздно. Он завертелся, пробуя выпутаться, но веревка примотала тело к решетке крест-накрест за плечи и между ногами. Руки-ноги свободны, а все узлы где-то спрятаны за спиной.
С холодной тошнотворной уверенностью Гвоздь понял, что никуда не поедет. Во всяком случае, своим ходом.
Окаменел, слыша, как за спиной, заурчав, ожил старый мотор. Заплакал, когда фургон рванул с места.
Санта хочет разбить его о стену!
Нет. Фургон вывернул из переулка на улицу. Дальше кошмарный путь через Нижний Истсайд, люди таращат глаза, тычут пальцами, некоторые даже смеются... Повернув на Четырнадцатую, фургон начал вилять из ряда в ряд, обгонять светофоры, тормозил с визгом в дюймах — в дюймах! — от задних бамперов и крыльев, снова с ревом мчался вперед.