– Даже Сталин?
– Даже он.
Галя сразу смекнула, что кратчайший путь к сердцу Клима проходит через Китти. Он очень любил свою дочь и постоянно совестился, что у нее нет «нормального детства». Китти рвалась на улицу – играть с другими детьми, но Клим не пускал ее, потому что соседские ребятишки дразнили ее узкоглазой. Сколько советские газеты ни писали о «нерушимой дружбе народов», во дворах и на детских площадках об этом не вспоминали.
В Китти было слишком много чужеродного – раса, наряды и иностранные словечки, которыми она то и дело пересыпала речь. Она одновременно вызывала и любопытство и неприязнь, и среди детей, да и взрослых, всегда находился кто-то, кто начинал придираться к ней.
Бытовой расизм доводил Клима до белого каления.
– Эти дураки не понимают, что разнообразие – это прекрасно! Китти умеет играть в игры, о которых здесь и не слыхивали! Она может что-то рассказать и показать… поделиться игрушками, в конце концов. А у них одно на уме – толкнуть ее в сугроб и гоготать.
Галя поддакивала и при случае вставляла, что ее двенадцатилетняя дочка с удовольствием играет с детьми любых национальностей. Ей надо было познакомить Китти и Тату и сделать все, чтобы они понравились друг другу.
2.
На самом деле Галя стеснялась своей дочки: Тата была совсем некрасивой, да и не особо умной. В ее классе почти все ученики были неказистыми – они росли в годы военного коммунизма, питались плохо и постоянно болели. Но даже на их фоне Тата смотрелась заморышем: она была на голову ниже сверстников, а тонкие рыжеватые косички, курносый нос и улыбка до ушей делали ее похожей на недокормленную девочку-гнома.
Про характер и говорить было нечего – с этим ребенком не справилась бы и святая. Тата не уважала взрослых, ленилась, дерзила, а порой несла такую чушь, что оставалось только хвататься за голову.
У Гали была надежда, что Тату исправит школа, но там детей учили не столько географии и русскому языку, сколько борьбе с пережитками прошлого. Главным пережитком в Татиных глазах стала мама.
– Веруя в Бога, ты позоришь нашу семью, – говорила она, подражая тону учительницы. – А кактусы на подоконнике – это мещанство, которое надо безжалостно искоренять.
Тата отвергала все, что было дорого ее матери: уют, удобства, красоту и нежность. Разумеется, нервы у Гали частенько не выдерживали, но и к порке Тата относилась не так, как положено.
– Ты можешь убить меня, но я не отступлю от наших светлых идеалов! – вопила она. – И знай, что мои товарищи за меня отомстят!
Какие товарищи?! За что отомстят?! Галя напорола ей задницу, потому что Тата не выключила свет в уборной, и на собрании жильцов им объявили общественное порицание.
Как и Галя, Тата жила в мире фантазий, но только мать грезила о любви, а дочь – о партизанских отрядах, подвигах, путешествиях и Мировой революции.
Галя говорила ей, что служит секретаршей в ОГПУ: если бы Тата узнала, где и у кого на самом деле работает ее мать, у нее был бы припадок. В школе детям накрепко вбили в головы, что хороший человек – это тот, кто бедно одет и прост, как лапоть. А стремление к духовным исканиям, интеллектуальному развитию и хорошим манерам приравнивалось у них к «буржуазности», то есть к глупости, подлости и тайной мечте сгубить все живое на Земле.
Привести Тату в дом на Чистых Прудах было невозможно: она никогда в жизни не была в отдельной, не коммунальной квартире, и это могло стать для нее слишком большим потрясением.
Начинать надо было с малого: позвать Клима и Китти к себе и придумать какую-нибудь легенду, оправдывающую наряды и привычки Роговых.
Дочь сама подсказала ей выход из положения: когда Галя намекнула, что у нее есть знакомый, приехавший из Шанхая, Тата аж подскочила на месте:
– Он революционер, да? Настоящий?
– Да нет же! – поморщилась Галя. – Он журналист.
– А, я понимаю: это государственная тайна!
До недавнего времени в школе вовсю обсуждали героическую борьбу китайского пролетариата: дети проводили политзанятия и диспуты, учили приветствия на китайском языке и собирали деньги в помощь бастующим рабочим. Кажется, у Таты сложилось впечатление, что в Китае жили два сорта людей: революционеры и империалисты. Империалист приехать в СССР не мог, значит, Клим Рогов являлся борцом за счастье рабочего класса.
Галя сочинила вполне правдоподобную историю о том, как Клим скрывал свою истинную сущность, чтобы втереться в доверие к буржуям и выведать их секреты. А сейчас он работал с иностранными журналистами в Москве и ему волей-неволей приходилось подстраиваться под их извращенные вкусы.
Узнав о том, что у Клима Рогова есть маленькая дочь-китаянка, Тата пришла в восторг. Она любила командовать, но из-за малого роста и неказистости ровесники не воспринимали ее всерьез, и потому Тате куда больше нравилось возиться с малышами.
– Мамочка, а можно мне познакомиться с Китти? – ныла она. – Ну пожалуйста! Я целую неделю буду мыть посуду без напоминаний!
Галя «нехотя» согласилась, но взяла с Таты клятву, что та не станет расспрашивать дядю Клима о секретах революционной деятельности.
3.
Когда-то в многоквартирном доме в Большом Кисельном переулке жили известные врачи и адвокаты, но после революции их разогнали, и в роскошные апартаменты въехали новые жильцы – по десять семейств на квартиру.
Раньше соседей, обитавших в одном доме, объединяло нечто общее – образ жизни, образование и доходы, а сейчас ученые жили бок о бок с алкоголиками, милиционеры – с жуликами, а дворянские старушки – с правоверными комсомольцами.
Галина квартира была не лучше и не хуже других: обычно соседи ладили друг с другом, но теснота и разные понятия о том, «как надо», неминуемо приводили к скандалам.
Кто натоптал в прихожей? Кто колол лучину в ванной и выщербил плитку на полу? Кто развесил на кухне белье вне очереди? Веревку для сушки каждый приносил свою, а гвозди в стенах были общие, и пользоваться ими вне графика строго воспрещалось.
С утра в воскресенье Галя зашла за Климом и Китти и, наняв извозчика, повезла их к себе. По дороге она страшно волновалась и невольно отмечала приметы: зазвонили церковные колокола – к счастью; с ограды поднялась стая ворон – плохой знак. Сердце томилось: что скажет Клим, когда увидит, в каком убожестве она живет? Вдруг Тата что-нибудь откаблучит? Вдруг соседи начнут ругаться и опозорят ее на веки вечные?
Клим заметил, что Галя нервничает:
– Все будет в порядке. Главное, чтобы детям было весело.
Она благодарно улыбнулась в ответ. Все-таки удивительно: как он догадался о том, что творится у нее на душе?
Расплатившись с извозчиком, они вошли в подъезд, сплошь оклеенный старыми объявлениями, и поднялись на третий этаж.
Мраморная лестница благополучно пережила десять лет советской власти, а вот деревянные поручни давно были сняты с перил – в 1918 году их пустили на дрова. На стенах кое-где обвалилась штукатурка, а двери были изуродованы десятками табличек, кнопок и проводов – будто на них наросла неведомая плесень.