– Добрый вечер! – произнес по-английски знакомый голос.

Нина оглянулась и помертвела: за ее спиной стояли Оскар и Ефим.

– Ваша жена каждый день таскается к этому типу, – доложил Ефим, показывая на Элькина. – Я проследил за ними.

Оскар грубо схватил Нину за локоть.

– Одевайся и быстро в машину!

– Мистер Рейх, это не то, что вы подумали! – горячо воскликнул Элькин, но тот не удостоил его взглядом.

3.

Оскар привез Нину домой и устроил страшный скандал с обвинениями в предательстве и неблагодарности. Ей надо было отрицать все обвинения и постараться успокоить его, но она не выносила, когда на нее орут.

– Ты не будешь указывать мне, что делать, – я ухожу! – процедила она и пошла прочь.

Оскар догнал ее и так толкнул в спину, что она со всего маху ударилась головой о мраморный подоконник.

Две недели Нина пролежала пластом – доктор сказал, что у нее линейный перелом костей черепа и ушиб головного мозга.

– Вот бешеный! – ворчала Териса, ставя Нине примочки собственного изготовления. – А вы тоже хороши: зачем вы его довели?

Оскар снова извинялся и клялся в страстной любви.

– Я тебя никому не отдам! – говорил он и клал на прикроватную тумбочку очередной букет. – А если кто-нибудь на тебя позарится, я сверну ему шею.

Каждый раз, когда Оскар входил к Нине, она вся сжималась, как в ожидании удара. Он запускал руку к ней под одеяло, и она леденела от беспомощной ярости. Этот человек мог сделать с ней что угодно – изнасиловать, избить или даже зарезать, и ему ничего бы за это не было. И ей некуда было от него деваться.

Каждый день Нина собиралась выяснить, что стало с Элькиным, но не могла заставить себя позвонить в «Московскую саванну». Она боялась не столько навлечь на себя гнев Оскара, сколько узнать, что он сделал с ее другом нечто ужасное – и все по ее вине.

4.

Только через месяц Нина осмелилась выйти из дома и с великими предосторожностями добралась до Чистых Прудов.

Снег начал таять, в глубоких колеях стояла черная вода, а на столетних березах галдели грачи.

Нина прошла к задней калитке, ведущей во двор «Московской саванны», и, чуть присев, заглянула в дырку в заборе.

Во дворе стоял забрызганный грязью грузовик с кривой надписью по борту: «Рабоче-крестьянская инспекция». Под руководством девушки в красной косынке молодые люди закидывали в кузов стопки перевязанных бечевкой книг.

– Куда Берроуза тащите?! – кричала она. – Эта машина в Пресненскую библиотеку пойдет, а там в переводном хламе не нуждаются! И Локка не суйте! Я ж сказала: все ненужное сожгите!

Через минуту посреди двора заплясал веселый костер. Молодые люди сваливали в него все новые и новые книги, а девушка била их черенком от метлы, выбивая пепел и искры.

Порыв ветра перекинул через забор одну из страниц – совершенно черную, похожую на истерзанную летучую мышь. Нина поддела ее носком ботика и та рассыпалась в прах.

Калитка распахнулась, и в проулок вышел Африкан с мусорным ведром.

– Простите, а где Элькин? – спросила Нина.

Африкан насупил косматые брови и громко засопел.

– Нету его больше – уехал куда-то. И лавку его прикрыли: сказали, что она работала в запрещенное для частников время и составляла конкуренцию государственным магазинам.

– Так что же теперь здесь будет?

– Бардак! – убежденно сказал Африкан. – Весь первый этаж передали в собственность государства, и кого теперь к нам подселят – неведомо. Хорошо еще верхний барин автомобиль забрал: перед отъездом Элькин отдал ему ключи от сарая.

Африкан пошел выносить мусор, а Нина еще долго стояла посреди проулка – оглушенная чувством вины и безысходности. Сомнений быть не могло: это Оскар привел сюда Рабоче-крестьянскую инспекцию.

Нина подняла взгляд на окна второго этажа, но из-за цветных стекол не было видно, что там происходит.

«Я не имею права искать встречи с Климом, – в отчаянии подумала она. – Я всем приношу одно несчастье».

Глава 18. Советские жрецы

1.

Галя потратила целую неделю, чтобы восстановить разрушенное Татой, но повесить вырванные «с мясом» гардины так и не удалось: в Москве было невозможно достать штукатурку и дюбели.

Клим так и не изменил своего решения: отныне Китти было запрещено играть с Татой.

– Ты пойми, моей дочке еще поступать в европейскую школу! – сказал он Гале. – Ей и так достанется за внешний вид, а если Китти начнет там «бороться с мещанством», ее тут же отчислят.

Его слова, как ножом, резали Галино сердце: Климу и в голову не приходило удочерить Тату и тоже устроить ее в хорошую школу.

В порыве отчаяния Галя объяснила дочери, что та натворила:

– Теперь он ни за что не возьмет нас с тобой в Европу!

– А с какой стати он должен нас взять?! – испугалась Тата.

Внезапно до нее дошло, что имелось в виду.

– Ты сдурела?! – заорала она на мать. – Нашла, в кого влюбиться! Я из-за него стенгазету не сделала и меня теперь в пионеры не примут!

Тата была порождением Алова – перекошенным, карикатурным, с фальшивыми ценностями и истеричной ненавистью ко всему непонятному. Этот ребенок ничего не хотел знать о том, что существует за пределами привычного ему мира.

Галя долго думала, что же ей делать, и наконец, придумала.

– А что если тебе поступить в художественный интернат в Ленинграде? – спросила она Тату. – Туда со всего Союза привозят детей, у которых есть талант к рисованию. Сдашь выпускную работу, а потом сразу поступишь в Высший художественно-технический институт.

К ее удивлению Тата согласилась, и теперь Галя с замиранием сердца думала о будущем: если ребенка пристроить к делу, ничто не будет стоять на пути ее собственного счастья.

«Да, я плохая мать, – корила она себя (впрочем, без особого сожаления). – Но что еще я могу сделать для Таты?»

Клим сказал, что летом у него будет небольшой отпуск, и Галя мечтала, что они снимут в Подмосковье дачу и будут там жить, позабыв о работе, политике и непутевых детях.

Ей очень хотелось надеяться, что к тому времени Клим хотя бы немного оправится от потери жены. Черная полоса в его жизни кончилась: Вайнштейн дал понять, что готов помириться с ним, Элькин отдал Климу автомобиль на условиях «потом рассчитаемся», а финансовый отдел в Лондоне согласился оплатить эту покупку ближе к августу.

К тому же в Советском Союзе наконец начали происходить события, достойные мировых передовиц: суд над шахтинскими вредителями мог принести Климу славу и деньги – в нем собирались участвовать сорок два общественных обвинителя, пятнадцать защитников и полсотни обвиняемых. Под судебные заседания выделили легендарный Колонный зал Дома Союзов (бывшее Благородное собрание), в котором танцевали Татьяна Ларина из «Евгения Онегина» и Наташа Ростова из «Войны и мира». Здесь же проходили всевозможные съезды и прощания с важными покойниками – от Ленина до председателя Революционного военного совета Фрунзе.