Кто эта женщина? Рейх – фамилия очень знакомая, но Галя не могла вспомнить, где она ее слышала.
Помимо фотографии Клима, она забрала и карточку Нины – чтобы поколдовать и над той, и над другой. Раз уж решилась на грех, то терять все равно нечего.
2.
Галя завернула Нинин снимок в бумажку и во время очередного визита на Лубянку попросила Ибрагима подсунуть его в карман одному из умерших заключенных. По словам Капитолины, это был самый верный способ погубить соперницу – главное, чтобы мертвец забрал карточку в могилу или, на худой конец, в крематорий.
Добрая душа Ибрагим не отказал – он часто помогал грузить покойников в труповозку, так что ему ничего не стоило исполнить Галину просьбу.
Поблагодарив его, Галя побежала к Алову.
– Ну что, не приехал твой? – спросил он и принялся жаловаться, что они с Дуней совсем замучились ютиться в углу у Валахова – так звали помощника Драхенблюта, который пустил их к себе пожить.
Еще во время Гражданской войны Валахов заграбастал себе бывшую приемную адвокатской конторы, но площадь его комнаты оказалась слишком большой, и во время очередной кампании по борьбе с мещанством его заставили уплотниться. Он прописал у себя Алова, а тот привел молодую жену, и бывшие приятели разругались в пух и прах. Валахову не везло с девушками, и ему было обидно, что у старого и больного Алова есть личная жизнь, а у него нет.
Гале до сих пор было неудобно, что ей досталась комната в Большом Кисельном переулке.
– Ты попроси Драхенблюта – может, он поставит тебя на очередь на жилье? – робко сказала она, но Алов только скривился.
– Да я уж сто раз просил!
Он вытащил из-под манжета четки и принялся отщелкивать бусину за бусиной.
– Драхенблют велел как следует готовиться к чистке: после нее точно какое-нибудь жилье освободится. Так что надо удвоить усилия… Что у тебя нового?
Галя пожала плечами.
– Я Зайберта встретила – он вернулся из Архангельска и позвал меня в казино.
– А ты что?
– Послала его к черту. Он, кажется, злится на Клима из-за какой-то статьи про полярников.
Алов несколько раз подбросил четки на ладони.
– Вот что, чижик… Давай-ка ты ответишь ему взаимностью.
– Да бог с тобой! – опешила Галя. – Я ведь ему не нужна, он просто хочет насолить Климу.
Алов грозно сдвинул брови.
– Ты из себя тут не строй, поняла? Сходи с ним в казино и послушай, что он скажет. Может, чего полезное узнаешь.
Алов вынул из кармана талон в кооператив ОГПУ.
– На, держи: купишь Тате валенки на зиму. И не реви! Каждый должен служить революции, как может.
По дороге назад Галя вновь встретила Ибрагима.
– Я все сделал, как ты просила, – отрапортовал тот. – Только сейчас трех покойников увезли в крематорий.
Галя поблагодарила его и заторопилась прочь. Дело было сделано и теперь надо было прочесть молитву «На присушку». Только где именно? Колокольный звон в последнее время звучал все реже и реже: многие храмы закрывались, а настоятели действующих церквей старались не привлекать к себе внимание.
Обогнув Кремль, Галя пошла вдоль набережной. Вдали в закатном солнце золотился купол Храма Христа Спасителя. Там должны были звонить в колокола – ведь на такой великий храм никто не покусится.
Галя брела навстречу сияющему куполу, как навстречу смерти. Пусть будет ад и вечные мучения, лишь бы Клим полюбил ее!
Над рекой раздался протяжный гул колокола. Вот оно – надо решаться! Галя достала из сумки бумажку, в которую была завернута карточка… и обомлела.
Она нечаянно отдала Ибрагиму фотографию Клима и оставила себе портрет Нины Купиной.
3.
Галя встретилась с Зайбертом под светящимися часами на площади Старых Триумфальных Ворот. Шел мелкий дождь, и Зайберт раскрыл над ней огромный английский зонт.
– Не стесняйтесь и берите меня под руку. Ах, милочка, у вас прекрасные духи!
Духов у Гали отродясь не было, и единственное, чем от нее могло пахнуть, – это тушеной капустой, которую она приготовила себе на ужин.
– Вы когда-нибудь были в казино? Нет? Ну-у, так нельзя! – протянул Зайберт. – Пока дают, надо брать от жизни все. Тем боле что игорные заведения закроются со дня на день – как пережиток буржуазного общества.
Они вошли в ярко освещенное здание без вывески. В некогда роскошном, но обшарпанном вестибюле стоял запах мокрой пыли; наверх вела истоптанная лестница, а с потолка свисала тусклая люстра с рваными хрустальными нитями.
– Товарищи молодые люди, ну куда вы претесь на ковры в калошах? – закричал седоусый швейцар.
Зайберт сделал непонимающее лицо и принялся что-то нести по-немецки.
– Иностранец… – с отвращением протянул швейцар, но приставать больше не стал.
Зал на втором этаже был увешан зеркалами и политическими плакатами. Вокруг столов, где играли в рулетку и железку, толпились мужчины, одетые в мятые двубортные костюмы и модные узконосые полуботинки.
– Это кто – нэпманы? – шепотом спросила Галя.
Зайберт покачал головой.
– Сюда в основном ходят иностранцы, проворовавшиеся кассиры и романтики, верующие в удачу.
Женщин было мало, и, как показалось Гале, все они пришли не играть, а подыскивать клиентов на ночь.
«Господи, какой ужас!» – думала она и приободрилась, только заметив старушек в поношенных шелковых платьях и старомодных шляпах. Они сидели за отдельным столом и увлеченно играли в преферанс – вернее, в «прежние времена». Как объяснил Зайберт, старухи пользовались помещением казино как клубом, и не приносили ему ни копейки. Но администрация их терпела – они были местной достопримечательностью.
Проходя мимо столов, Галя заметила, что все посетители казино играют картами производства Союза Безбожников: короли – священники и чудотворцы, дамы – лукавые монашки, валеты – дьячки с пьяными рожами.
Зайберт подвел Галю к столу с рулеткой, вокруг которого толпились раскрасневшиеся молодые люди.
– Привет капиталистической акуле! – загалдели они, увидев Зайберта. – Вы опять с дамочкой?
– А вам опять жалованье не выплатили?
Зайберт объяснил Гале, что эти юноши работают в акционерном обществе «Радиопередача» и занимаются производством программ для радио. Раньше у них выходили прекрасные лекции вроде «Когда прекратится жизнь на Земле» или «Внушение и гипноз в мире преступности», но, к несчастью, они стали так популярны, что государство наложило на них лапу. Теперь «Радиопередача» занималась не просвещением, а пропагандой, половина коллектива разбежалась, а оставшиеся работники месяцами не получали жалование.