А теперь она его соблазнила. Цинично, расчетливо и хладнокровно. Соблазнила, зная, что у него есть жена и двое детей. Это было не в ее духе, просто не осталось иного выхода. Был и расчет: он не оставит жену с детьми, когда станет ей не нужен. У нее все получилось легко. Стоило ей бросить томный взгляд исподлобья, один раз как бы случайно задеть грудью его плечо, и он потерял голову. Они встречались в ее квартире. У нее ведь была своя отдельная жилплощадь, и роковой для любого советского человека вопрос: «Где?» — не стоял. Элла изо всех сил старалась держаться естественно, и ей это удалось, хотя она всякий раз внутренне замирала, когда он обнимал ее.
Как только она почувствовала желанные признаки беременности, а женская консультация развеяла ее последние сомнения, Элла во всем ему призналась.
— Я тебя использовала как жеребца-производителя, — сказала она. — Знаю, это непорядочно, но ни о чем не жалею. Прости меня, если сможешь. Мне нужен ребенок.
Он пытался ее уговаривать:
— Это ведь и мой ребенок тоже. Мне он тоже нужен.
— У тебя есть своя семья, — ответила на это Элла. — А у меня — ничего. Только этот ребенок.
— Позволь мне участвовать в его жизни! — умолял Лещинский. — Как ты будешь растить его одна?
— Как миллионы других женщин по всему миру, — усмехнулась Элла. — У них получается, и у меня получится. Не волнуйся, все будет в порядке. Не приходи больше.
— Но почему? Нам же было хорошо вместе!
— Это тебе было хорошо, — безжалостно отрезала Элла. — А я терпела. Прости, я тебе раньше не говорила, но меня в детдоме изнасиловали. Все мне там порвали. Мне зашивали разрывы без наркоза. К счастью, оказалось, что я еще способна родить. Но то, что со мной делали… Это остается на всю жизнь.
— Я сделал тебе больно? — допытывался он.
— Нет. Ты сделал мне ребенка, ничего другого от тебя не требовалось. Но то, что со мной тогда было… это невозможно ни описать, ни объяснить, ни передать. — Ее громадные шоколадные глаза увлажнились. — Знаешь, что я чувствовала? Самое главное, помимо боли, страха, унижения, даже желания отомстить? Отвращение. Отвращение прежде всего к себе самой. Мне было стыдно, что у меня, оказывается, есть такое внутреннее устройство, позволяющее выделывать со мной подобные гнусности. Я ненавидела себя. Я знала, что все так устроены, и ненавидела всех. Ты — первый мужчина, к которому я не почувствовала отвращения. До встречи с тобой мне всех мужчин хотелось кастрировать. Мне любой поход в поликлинику, в смотровой кабинет, до сих пор дается как подвиг. Так что ты сделал для меня очень много. Но больше ты мне ничего дать не можешь, и я тебе тоже. Пожалуйста, уходи.
Он ушел.
Этот разговор имел место в начале февраля 1987 года. В ноябре того же года Элла родила девочку. Она была неверующей, но молила об этом всех известных ей африканских, индийских, индейских и христианских богов. Ей хотелось обязательно девочку, и боги услышали ее молитву. Она назвала дочку Юламей в честь негритянской балерины Юламей Скотт, выступавшей в Большом театре. Настояла, чтобы в метрике записали: «Отец неизвестен».
— А как же быть с отчеством? — спросили ее.
— А какое может быть отчество у женщины по имени Юламей? — надменно спросила Элла. — Оставьте как есть. Ее зовут Юламей Королева. И больше ей ничего не надо.
Юламей Королева родилась 7 ноября 1987 года. «Ну и пусть, — подумала Элла. — Нам дела нет до их праздников. У нас теперь будет свой праздник». Юламей родилась прехорошенькой, с тонкой, нежной кожицей чуть темнее кремового цвета и целой копной мелких черных кудряшек. Когда глаза открылись, оказалось, что цвет и разрез она унаследовала от отца. У Эллы сердце сжалось, когда она впервые заглянула в эти зеленые озера. Но характер у Юламей был скорпионистый, точно по знаку Зодиака. Чуть что было не по ней, она начинала заливаться протестующим плачем и иногда ночами держала свою бедную мать на ногах, не давая ей отдохнуть.
Элла сшила из мягкой байки рюкзачок и, как настоящая африканская женщина, целыми днями таскала дочку на себе, прерывая контакт, только когда надо было покормить или сменить подгузник. Поэтому Юламей росла здоровенькой и спокойной, не капризничала по пустякам, разве что когда зубки резались.
Когда окончился декретный отпуск, Элле пришлось взять девочку с собой на работу. Она поехала отвозить заявление, чтобы отпуск ей продлили на год без сохранения содержания. Элла взяла такси, хотя это было дорого: побоялась везти малышку городским транспортом. На кафедре все охали и ахали, восторженно завывали, умилялись и закатывали глаза. Все, в том числе и та самая дама, что жаловалась на отсутствие славянских лиц на базаре. Элле выделили в месткоме «материальную помощь» и собрали кто сколько смог. Она поблагодарила и взяла конверт. Ей не помешали бы любые деньги.
Элла нарочно выбрала такой день, когда — точно знала! — Лещинского на работе не будет. А он пришел. Как нарочно. Он не подходил близко, пока дамы закатывали глаза и кудахтали над юной Юламей, но, когда Элла, оформив отпуск, сказала, что ей нужно позвонить и заказать такси, предложил подвезти ее до дому на своей машине. Она не могла отказаться при всех. Это сразу вызвало бы вопросы. Но когда они вышли к машине, Элла сказала, что все-таки попытается поймать такси.
— Я сказал, отвезу, значит, отвезу, — сухо ответил Лещинский. — Похищать не буду, не бойся. Дай мне хоть взглянуть на девочку.
— Не надо тебе на нее смотреть. Ну как ты не понимаешь?! Ты к ней привяжешься, потом будет еще тяжелее. Честно говоря, я надеялась, что ты меня возненавидишь.
— Просчиталась. Ладно, садись сзади, — тяжело вздохнул он.
Она села. А что еще ей оставалось делать? Лещинский захлопнул дверцу, сам сел за руль и, не трогаясь с места, протянул ей еще один конверт.
— Мне не нужно, — отказалась Элла.
— Не валяй дурака, — поморщился он. — На что ты жить собираешься?
— Не беспокойся, я что-нибудь найду.
— Возьми, не спорь со мной.
— Только в долг.
— Там видно будет.
— Только в долг, — упрямо возразила Элла.
Лещинский молча завел машину и повез ее домой. Остановившись у подъезда, он снова повернулся к ней лицом.
— Элла, на что ты будешь жить?
Это был вопрос совсем не праздный. «Партийные» заказы на перевод иссякли, научные статьи и монографии, подготовленные к печати, пылились на полках за ненадобностью.
— Я что-нибудь найду, — повторила Элла. — Уже нашла. Могу с тобой поделиться, только ты вряд ли захочешь.
— Я ухожу служить в МИД, — сказал Лещинский. — Не волнуйся, я тебе не конкурент. Что ты нашла?
— Золотую жилу.
Элла говорила правду. Научная работа хирела, заказов «из Большого дома» больше не было, зато стали появляться, как грибы после дождя, всяческие СП — совместные предприятия. Элла вычитала в газете рекламу переводческого бюро, позвонила туда, и ее буквально завалили работой. Всем этим СП нужно было переводить на иностранные языки уставы, договоры, техническую документацию. Элла знала все европейские языки, ее услуги были нарасхват. Ее умоляли прийти на переговоры, требовался устный перевод, но от этого она отказывалась. Ей не хотелось оставлять дочку с няней, она никому не доверяла. Ее услуги были востребованы настолько, что, когда она попросила привозить работу и плату домой, ей пошли навстречу. Юламей привыкла к стрекоту машинки и отзывалась на него веселым смехом.