Перед приемом в первый класс нужно было пройти собеседование. Элла была спокойна за дочку: Юламей уже умела читать, писать, считать, говорить по-английски. Но пока другие учителя проверяли подготовку Юламей, завуч отвела Эллу к себе в кабинет и начала задавать совершенно нелепые, на ее взгляд, вопросы.
— Почему вы привели свою дочь именно к нам?
— Мы живем в этом микрорайоне, — ответила Элла. — По правде говоря, в одном дворе с вами. Ей будет удобно ходить в школу. И улицу переходить не надо.
— Вашей дочери вряд ли будет удобно в нашей школе, — сказала завуч, окидывая Эллу критическим взглядом. — У нас тут свой специфический контингент учащихся…
Элле казалось, что эта женщина мысленно оценивает стоимость ее туфель и сумочки.
— Насколько мне помнится, в документе под названием «Конституция Российской Федерации» говорится, что все ее граждане равны независимо от пола, расы, национальности, языка, происхождения, имущественного и должностного положения, места жительства, отношения к религии и так далее. Статья девятнадцатая, пункт второй.
— Да, разумеется, — женщина-завуч недовольно поджала губы. — А ваша дочь — гражданка Российской Федерации?
— А у нас и иностранцам, проживающим на территории России, гарантируются те же самые права, — напомнила Элла. — Но моя дочь, как и я, коренная москвичка. Вот документы.
— А кто ее отец? — продолжала женщина-завуч, не взглянув на документы.
— А вот это, извините, никого не касается. Если вы мне докажете, что в вашей школе нет ни одного учащегося из неполной семьи, я заберу документы, — пообещала Элла. — Но вряд ли вам удастся это доказать.
— Ну а вы сами кто? — спросила напоследок женщина-завуч.
— Как ни странно, я ваша коллега, — ответила Элла с любезной улыбкой. — Преподаю иностранные языки в Университете дружбы народов.
Зачем она спорила, зачем стояла на своем? Надо было бежать из этой школы без оглядки. Но Элла не умела предвидеть будущее, а откровенный расизм женщины-завуча взбесил ее. Она настояла, чтобы ее дочь зачислили в привилегированную школу с углубленным изучением английского языка, стоявшую во дворе ее дома. Как выяснилось много позже, близость к дому была единственным преимуществом этой школы.
Ни ученики, ни учителя не приняли Юламей (в школе ее для краткости сразу стали звать Юлей). Никто не хотел сидеть с ней за одной партой. К ней придирались, ее дразнили, как в свое время дразнили Эллу. Учителя за нее не вступались.
Механизм этой неприязни Элла хорошо себе представляла. Вероятно, дома у этих детей велись те же разговоры, если не про «обезьян», у которых в голове много пустого места, то уж наверняка про славянские яблоки, черные рожи, про «понаехали тут» и прочее в том же духе. Позиция учителей ее поражала. Все-таки их чему-то учили. Они должны были что-то знать и понимать в своей профессии. Но, с другой стороны, и преподаватели УДН, рассуждавшие об «обезьянах» и славянских яблоках, тем более должны были соображать. Ей вспомнился детдом, фильм «Цирк», воспитатели и нянечки, умиленно плакавшие над страданиями киношного негритенка. Чему удивляться? Ничего не изменилось.
Элла учила дочку не обращать внимания, когда ее дразнят, не верить всем тем глупостям, что о ней говорят, и никогда первой не лезть в драку: давать сдачи только в ответ на нападение. Пару раз ее вызывали в школу с жалобой на то, что ее дочь жестоко дерется. Элла каждый день расспрашивала Юламей, как прошли занятия в школе, и была готова к ответу.
— Скажите вашим детям, чтобы оставили мою дочь в покое, и никаких проблем не будет. Я рада, что Юля умеет дать сдачи. Она занимается восточной гимнастикой, это искусство самообороны. Самообороны, запомните это. Если ее не трогать, и она никого не тронет.
Юламей терпела молча. Она еле отсиживала уроки и бежала домой к матери. Элла начала осторожно делиться с ней воспоминаниями о своем детдомовском детстве.
— Не обращай внимания, Юленька, — говорила она, поглаживая непокорные кудри дочери. — Ты, главное, учись. Слушай внимательно на уроках. Школу надо просто окончить и забыть, как дурной сон. Но без школы никуда не денешься. Ни в один институт не возьмут.
— А зачем надо в институт? — спрашивала Юля. Она привыкла, что так ее зовут в школе.
— Чтобы стать самостоятельной. Ни от кого не зависеть. Вот посмотри на меня. Из нашего детдома, ну, из моего выпуска, я одна поступила в институт. Я точно знаю, я навещала учительницу французского, пока она не умерла. Все разбрелись кто куда, работают бог знает где, многие в тюрьме. А я учу студентов, перевожу, неплохо зарабатываю, все меня уважают. Вот докторскую диссертацию готовлю. Только не говори никому, это пока секрет.
В 1998 году неожиданно вновь появился Лещинский. Десять лет он не давал о себе знать, а четырнадцатого августа 1998 года позвонил Элле прямо в дверь квартиры.
— У тебя деньги есть? — спросил он, не здороваясь.
— Есть, а что случилось? — Элла страшно перепугалась. К счастью, десятилетняя Юламей ушла заниматься в свою спортивную секцию. — Тебе деньги нужны? Я тебе должна… уж не знаю сколько, я совершенно запуталась с этими реформами.
— Тебе деньги нужны, — сказал он жестко. — Давай все, что есть.
— Доллары или рубли? У меня есть доллары…
— Рубли. А на книжке есть?
— Есть.
— Идем, — приказал он. — Снимай все. Ни о чем не спрашивай. Я тебе все верну.
Ошеломленная Элла покорно взяла сберкнижку и пошла с ним в Сбербанк, который все еще по привычке называла сберкассой.
— Закрывай вклад, — сказал Лещинский.
— Может, оставить хоть сотню?
— Не стоит. Бери все.
Элла заполнила расходный ордер, ликвидировала книжку и, не отходя от кассы, отдала ему все свои сбережения. Кассиры, видимо, что-то знали: косились на них и перешептывались.
— У меня даже на хлеб не осталось, — пожаловалась Элла.
— У тебя дома нет хлеба?
— На сегодня есть, но завтра…
— Не беспокойся, я тебе сегодня же все верну. Извини, я очень тороплюсь. До дому провожать не буду.
Он сел в свою машину — теперь это была иномарка — и уехал. Элла долго смотрела ему вслед. Он сильно изменился. Похудел и загорел. Наверно, все-таки побывал в Южной Африке. Она знала, что дипломатические отношения с ЮАР были установлены в начале девяностых. Ей даже заказывали какие-то переводы с африкаанс.
Ей стало грустно и все-таки немного страшно. Не только Феликс, вся жизнь изменилась. Она ни за что не поверила бы, что когда-нибудь расстанется со своей верной «Эрикой» в аккуратном рыжем чехольчике, похожем на щенка. Но с легкой руки Лещинского она уже десять лет работала на компьютере и теперь не представляла, как ей удалось столько лет проработать на машинке. «Эрику» она еще долго держала дома: вдруг компьютер сломается? Но он не ломался, и в конце концов машинку пришлось просто выставить на подоконник в подъезде. Кто-то ее унес. Элла пропустила все сроки, когда ее еще можно было продать.