— Когда предложите.
— Сегодня у меня свободный вечер.
— Значит, я могу нанести вам визит?
Бланшар до сих пор не верил в такую удачу.
— Когда вас ждать?
— Вы, наверное, живете все там же, на бульваре Ла-Шанель?
— Дом тридцать два, четвертый этаж.
— Я смогу приехать меньше чем через час.
— Что ж, я вас жду.
Профессор Лаваль как будто шагнул в мир со страниц Бальзака или Золя. Он одевался в черный костюм-тройку, носил галстук с толстым узлом и накрахмаленный воротничок. Обувью ему служили громадные туфли. Пьер не понял, то ли это домашний костюм профессора, то ли он спешно переоделся к приходу гостя. Лаваль выглядел точь-в-точь как преподаватели на фотоснимках эпохи Первой мировой войны. Это был приверженец строгих правил, живущий вне современного мира, почти повернувшись к нему спиной, — лучшего журналист не мог бы и пожелать.
Лаваль принял его сдержанно, но любезно. Старомодным в этой квартире было все, включая и запахи. Лаваль вел своего гостя по длинному полутемному коридору и спросил на ходу:
— Что у вас стряслось, Бланшар?
— Видите ли, профессор, в моих руках оказалась копия древнего текста, смысл которого я хотел бы понять. Для меня это очень важно.
Кабинет профессора был оклеен слегка полинявшими обоями под красный шелк. Книжные полки, ломившиеся от обилия фолиантов, были когда-то сделаны на славу, но моль успела над ними потрудиться. Здесь пахло лежалой бумагой.
— Присаживайтесь, давайте сюда ваш текст.
Слова профессора звучали почти как приказ.
Пьер сел, вытащил из портфеля пластиковый пакет с дюжиной ксерокопий и протянул его Лавалю. Потом он терпеливо ждал, не отводя глаз от профессора.
Тот полностью углубился в чтение. Свет настольной лампы как будто отрезал его от всего окружающего мира. Анри Лаваль читал по-древнегречески с такой легкостью, словно это был его родной язык.
Пьер хранил молчание уже больше часа. Он без всякого результата пытался обнаружить хоть какие-нибудь подсказки в выражении лица Лаваля, едва различимого при тусклом свете лампы. Время от времени старик делал карандашные пометки в блокноте и утирал платочком пот со лба.
Наконец профессор Лаваль поднял голову, еще раз промокнул лоб и снял очки, поистине музейный экспонат. Взгляд его был весьма серьезным.
— Где вы это нашли?
Вопрос не застал Пьера врасплох. Он предвидел его.
— Профессор, я не могу открыть свой источник. Вы же знаете — это золотое правило в нашей профессии.
Лаваль понимающе закивал, в то же время нервно покусывая дужку очков.
— Ясно. Могу ли я ознакомиться с оригиналом?
Пьер колебался.
— Так да или нет?
Вопрос был задан с энергией, трудно представимой для человека в возрасте восьмидесяти лет.
Пьер знал, что более подходящего специалиста ему не найти. В свои годы старик уже не имел никаких амбиций, к тому же его перевод будет безупречен по точности. Когда журналист набирал номер телефона, он уже хорошо понимал, что ему придется смириться с трудным характером этого неуступчивого эльзасца.
— Я могу попытаться.
— Тогда чего же вы ждете?
Пьер не знал, следует ли ему подняться и поспешить исполнить приказание или же можно задавать вопросы. Он решил испробовать второй вариант.
— Не могли бы вы сказать, о чем идет речь в тексте?
Лаваль снова надел очки, еще раз взглянул на ксерокопии и отчеканил:
— Это Евангелие.
— Что?..
— В этом тексте повествуется о жизни Иисуса и излагаются основы его учения. Однако все это коренным образом расходится с той историей, которая общеизвестна. В приписке, сделанной на полях, указано, что священники иерусалимского храма перед вторжением в город легионов Тита спрятали в подземельях этого огромного здания, воздвигнутого Иродом, все несметные сокровища храма. Но что действительно важно — так это сведения о жизни и учении Иисуса Христа.
Пьер ощутил, как напряглись все его мышцы.
— Что именно здесь сказано?
— Подробности я вам сообщу, когда увижу оригинал. Рассудите сами! Значение этого текста — в его древности. Если речь идет о более поздней подделке, то текст не представляет никакого интереса. Он не подойдет даже для создания сенсационного репортажа.
— Могу вас заверить, что речь идет о древнем пергаменте.
— Мне нужно его увидеть.
Пьер был настолько ошарашен, что ответил не раздумывая:
— Если вы сначала не изложите мне содержание, то я не покажу вам оригинал.
Взгляд Лаваля стал жестким.
— Хорошо. Кое-что я открою вам сразу. — Профессор ткнул пальцем в стопку ксерокопий: — Здесь указывается дата наступления конца времен, так называемого апокалипсиса, который апостол Иоанн живописал в странной книге с тем же названием. Он пользовался весьма темным языком и описал лишь серию тех событий, которые будут предшествовать апокалипсису. Зато в этой рукописи они обрисованы предельно ясно, причем с указанием даты.
— Что вы сказали?
— То, что вы слышали.
— Кто же мог на такое осмелиться?
— Иисус из Назарета. По словам автора текста, для предсказания будущего Иисус пользовался тем, что здесь именуется наукой познания добра и зла. Как вам известно, в Евангелиях Иисус неоднократно предрекает какие-нибудь события. Например, он говорил о грядущем разрушении иерусалимского храма. Но именно в этом вот документе он использует свои исключительные способности во всю мощь.
— Это самое познание добра и зла как-то связано с земным раем?
Лаваль почесал мочку уха, словно это движение помогало ему найти ответ на вопрос.
— В Библии, в Книге Бытия, первой из знаменитого Пятикнижия, сказано, что Адама и Еву изгнали из рая за то, что они вкусили от запретного плода с так называемого древа познания добра и зла. А вы помните, как змей искушал Еву?
— По-моему, он сказал ей, что если они попробуют запретный плод, то станут как боги.
— Абсолютно верно, Бланшар. Вижу, что священная история усвоена вами намного лучше, чем древнегреческий язык. Итак, мы имеем все основания предположить вот что. Если Адам и Ева отведали плод, то, быть может, им действительно открылись эти удивительные познания, следовательно, они и впрямь стали подобны богам.
— В такое невозможно поверить! — Предположение Лаваля совсем выбило Пьера из колеи. — Так когда же наступит конец света?
Губы старика слегка искривились. Это была мстительная улыбочка.