– Составь запросы, я подпишу, – пообещал Володя. – Я полностью тебе доверяю. Если нужно, найдем исполнителей.
– Только сразу хочу обговорить: я разберусь с активами Коваля, спишу свой процент, и на этом закончим. Брать на себя больше пока не готов.
– Предложили что-то более интересное? – полюбопытствовал политик.
– Нет. Видимо, я уеду из страны. Попробую начать новую жизнь.
Владимир Львович задумчивым взглядом обвел потолок.
– А что говорит Игорь? Он назвал имя убийцы?
Георгия неприятно поразил не столько вопрос, сколько его обыденный, дружеский тон.
– О чем ты?
– Ну, как в детективах… Тот, кто назвал имя убийцы, следующий по списку.
Лицо политика было непроницаемым; расценивать сказанное можно было и как тяжеловесную шутку, и как предупреждение.
– Ты что-то знаешь? – прямо спросил Георгий.
– Наверное, хорошо кого-нибудь полюбить в сорок пять лет? – вопросом на вопрос ответил его собеседник. – Во мне давно все это высохло. Я только смотрю. А как тебе благочинный?
Георгий ответил довольно резко:
– Я не жалую попов.
– Этот добрый пастырь… Любит поспорить на богословские темы. Впрочем, сам я не верю в добро и зло, для меня это одно и то же. Субъективные оценочные понятия, которые меняются с ходом истории. Я признаю только власть и пользу. Разумный эгоизм.
Испытывая странное чувство, Георгий подался вперед и, заглядывая ему в лицо, проговорил:
– Сейчас я встану и дам тебе в челюсть. Пока сбежится охрана, вполне успею выбить пару зубов, сломать нос или ребро. И тогда отличие добра от зла станет очевидным фактом.
Политик дернул головой. Пленка на остывших глазах вдруг разошлась, как ряска на воде, в них мелькнуло выражение живого интереса. Но в следующую минуту он снова остыл, скривил недобрые губы.
– Ничего не выйдет.
Георгий чувствовал, что и в самом деле готов сделать то, о чем говорил, невзирая на последствия.
– Почему ты так уверен?
– Ты не будешь бить пациента хосписа, который умирает от рака поджелудочной… Говорят, это последствие. Стволовые клетки.
Тронув кнопку пульта, Володя наконец выключил телевизор, и комнату заполнила мирная тишина – теплая, какая-то зимняя, как смотреть из окна на падающий снег. Георгий понял, что он говорит правду; что кислый запах, застоявшийся в комнате, распространяет больное тело, в котором еще раньше погибла душа. Пауза становилась тягостной, белобрысый мальчишка в нерешительности переминался у дверей – очевидно, он слышал обрывки разговора.
Максим ничего не говорил и, возможно, не знал о болезни тестя, и Георгий с новой тревогой подумал о том, какой груз ляжет на плечи сына, если тот захочет принять за невестой полцарства и трон.
– Ты успел сказать Ларисе?
– У нас не было секретов. Мне трудно будет без нее. – Володя помолчал. – Мы год назад ездили в Индию, к монаху-даосу, сутки сидели без еды, в темной комнате, с закрытыми глазами. Я теперь часто практикую. Много переворачиваешь в себе. Сейчас для меня редкое счастье – когда нет боли и тишина. Без музыки, просто это состояние. С Ларой можно было молчать. Говорят, так что-то можно прочесть в чужой душе, но я никогда не знал, о чем она думает.
– Никогда не знаешь, о чем думают женщины, – проговорил Георгий, невольно вспоминая Марьяну.
В сумеречной комнате лицо политика казалось уже не посмертной маской, а бесплотным призраком. Но девочка, вновь возникшая из пустоты, совершая чудо воскрешения, зажгла над диваном свет.
– Устал, – проговорил Володя, закрывая глаза. – Мне сказали, ты едешь в Петербург?
– Да, но вернусь.
– Вернешься, потому что ты наш.
«Нет, не ваш», – хотел возразить Георгий, но остановил себя.
– Скажу еще, мне не нравится, что Максим займет место Ларисы в совете директоров. Конечно, это его решение, но, как я понимаю, он плохо представляет, что ему предстоит быть заживо погребенным под руинами дома Ашеров.
– А вдруг он сможет удержать землетрясение?.. Впрочем, я с ним сам поговорю, – пообещал Владимир Львович и, протягивая на прощание руку, добавил: – Да, в качестве компенсации… деньги Коваля. Возьми себе. Ты придумаешь, как это лучше сделать.
Сына Георгий нашел в кабинете Ларисы. С ним была его молоденькая жена, бледненькая и запудренная, в своем строгом черном платье похожая на гимназистку со страниц Чехова и Бунина. Доверчиво улыбаясь, она взяла Георгия под руку, поцеловала в щеку.
– Я так рада, что вы приехали проводить бедную мамочку. Только в беде понимаешь, как много вокруг замечательных людей. Все друзья нас очень поддерживают.
– Ты уезжаешь сегодня? – спросил Максим. – Когда вернешься?
– Пока не знаю, недели через две.
Нахмурив бровки, подражая манере покойной матери, Кристина обратилась к Георгию:
– Мы очень хотим, чтобы вы тоже были в совете директоров и в управлении. Вы можете занять место заместителя мамы, как Аркадий Борисович. Нам уже говорили про других кандидатов, но вы свой человек и хорошо разбираетесь в делах. Папа сказал, можно на вас оформить долю акций.
– Я просил тебя не пока не поднимать эту тему, – раздраженно оборвал ее Максим.
– У нас еще будет время все это обсудить, – попытался смягчить его грубость Георгий.
Девочка-жена села на подлокотник кресла сына, обвила его шею рукой.
– Мы с Максимом очень хотим завести малыша.
Максим угрюмо молчал, и Георгию пришлось ответить:
– Замечательный план, я поддерживаю.
– Я хочу рожать сама, но лучше все делать через экстракорпоральное оплодотворение. Во-первых, это современная технология, там гораздо лучше следят за генетикой плода, во-вторых, можно родить сразу двойняшек или даже тройняшек. Правда, доктор мне сказал, что тройняшки – это не очень хорошо для здоровья деток. Все, кто сейчас рожают, говорят, что дети в пробирке получаются гораздо лучше, чем естественным путем.
Максим встал и, отвернувшись к окну, произнес очень тихо и сдержанно:
– Ты можешь уйти? Нам с отцом нужно поговорить.
– Конечно, – с легкой обидой пролепетала Кристина, но тут же утешилась, поднявшись на цыпочки, снова поцеловала Георгия.
– Тебе не приходило в голову, что женщины – чудовища? – спросил Максим, когда она вышла.
– Все мы чудовища. Мне кажется, ты слишком много требуешь от нее. Она просто еще не созрела для взрослой жизни. С тобой это тоже произошло не сразу. Впрочем, как и со мной. Сейчас я очень жалею о многих своих прежних поступках. Кто-то сказал, что зрелую половину жизни человек тщетно пытается вернуть себе все то, что беззаботно разбрасывал по ветру в молодости.