Из лифта пленник вышел за Просперо на просторную площадь из песчаника и мрамора; вдали перед ними белел парадный вход внушительного купольного здания. Ветер буквально сшибал с ног; к счастью, гладкий камень почему-то совсем не обледенел.
– А маги что же, не мёрзнут и не нуждаются в воздухе? – проорал мужчина в спину своему спутнику.
– Ничего подобного, – прокричал сквозь бурю старец. Реактивные струи ветра сдували в сторону длинные полы его синего халата, рвали седые волосы с почти облысевшей головы. – Просто в почтенном возрасте обретаешь кое-какие преимущества.
Харман двинулся вправо, раскинув руки для равновесия, и подошёл к низкой, не выше двух футов, ограде из мрамора, которая опоясывала широкую площадь, будто скамейка вокруг ледового катка.
– Куда ты? – окликнул маг. – Осторожнее!
Девяностодевятилетний приблизился к самому краю и заглянул вниз.
Гораздо позже, изучая всевозможные карты, мужчина выяснит, что, застыв у перил на вершине горы, именуемой Джомолунгма Фенг, она же Куомолангма Фенг, она же Хо-Темпа Чини-ка-Рауца, она же Эверест (в зависимости от возраста и происхождения документа), смотрел на земли Тибета, или Китая, или Девятого Царства Хана, как их некогда называли, раскинувшиеся на сотни миль к северу.
А главное – и это потрясало сильнее всего – шестью милями ниже.
Тадж Мойра представлял собой целую городскую область, нахлобученную на пик Богини-Матери Мира, словно поднос поставленный на острый камень, словно бумажный лист, надетый на вертел. Его равновесие казалось невероятным: так мог бы рисоваться своей инженерной смекалкой какой-нибудь юный бог.
Стоя у мраморных «перил» высотой в два фута и шириной в десять дюймов, Харман не отрываясь глядел с обрыва длиной в двадцать девять тысяч футов, и ветер остервенело дул ему в спину, мечтая швырнуть в бесконечную пустоту. Некоторое время спустя карты поведают имена восточных и западных гор, ледника Ронгбук, расскажут о бурых китайских долинах, простёршихся до изогнутой каёмки мира и много далее, но сейчас это не имело значения. Отчаянно размахивая руками, будто мельница крыльями, лишь бы удержаться под натиском урагана, мужчина смотрел вниз с шестимильной высоты, да ещё и с выступающей площадки!
Маг подождал, пока его спутник упадёт на четвереньки и поползёт к белой гробнице-храму. В трёх десятках футов перед огромным порталом из мраморных плит вырастал небольшой заострённый валун, увенчанный пятнадцатифутовой пирамидкой изо льда. На глазах у Просперо – тот еле заметно улыбался, скрестив на груди руки, – девяностодевятилетний путешественник обхватил декоративный камень и, цепляясь за его шероховатости, кое-как поднялся на ноги. Так он и замер, обнимая валун, положив подбородок на ледяную верхушку, страшась обернуться на крохотную ограду и головокружительный обрыв: иначе, мерещилось ему, желание броситься к этой ограде и с этого обрыва пересилит все остальные чувства. Мужчина даже зажмурился.
– Так и простоишь тут весь день? – произнёс маг.
– Я бы не против, – ещё не разлепляя век, ответил Харман. – Кстати, что это за камень? Символ какой-нибудь? Памятник?
– Это вершина Джомолунгмы.
Старец отвернулся и вошёл под изящную арку сооружения, которое сам называл Ронгбук Пумори Чуму-ланг-ма Фенг Дудх Коси Лхотце нупцзе Кхумбу ага Гхат-Мандир Хан Хо Теп Рауца. Муж Ады заметил при входе полупроницаемую мембрану. Лёгкая рябь, пробежавшая по ней от прикосновения мага, лишний раз доказала Харману, что в этом случае он имеет дело вовсе не с голограммой.
Минуты спустя, всё ещё обнимая вершину-валун, когда маска вместе с очками почти обледенела из-за шквального снега и тело содрогалось, точно под ударами снарядов, мужчина рассудил: а что, если за мембраной, внутри непонятного здания, намного теплее?
Последние тридцать футов он уже не прополз, а прошёл – правда, жутко сгорбившись, опустив лицо и широко расставив пальцы на повёрнутых вниз ладонях, готовый повалиться на четвереньки в любую секунду.
Под куполом Харман обнаружил единственное гигантское помещение. Мраморные ступени восходили к мезонинам, соединённым между собой такими же лестницами, которые обрамляли опрокинутый купол, – сотни и сотни уровней. Верхняя точка терялась где-то в туманной дали. То, что при взгляде из башни, а также из приближающегося вагона походило на маленькие дырочки, прорезанные в беломраморном полушарии украшения ради, теперь оказалось рядами бесчисленных окон из люцита [41] . Яркие лучи озаряли тома в роскошных переплётах медленно ползущими квадратами, прямоугольниками, параллелепипедами света.
– Как думаешь, сколько тебе потребуется, чтобы всё это «проглотить»? – спросил Просперо, опершись на посох и обводя взором несметные мезонины, полные книг.
Харман раскрыл было рот, но тут же захлопнул его. В самом деле – сколько? Недели? Месяцы? Даже если просто перемещаться от фолианта к фолианту, опускать ладонь на обложку и, увидев, как золотые буквы потекли по руке, сразу её отдёргивать, на овладение библиотекой уйдут годы. В конце концов мужчина произнёс:
– Ты же говорил, функции не работают ни на Эйфелевой дороге, ни поблизости. Что, правила изменились?
– Посмотрим, – ответил маг.
Он углубился в собор. Посох гулко стучал по белому мрамору, и звук разносился всё выше и выше под куполом с его безупречной акустикой.
А здесь оказалось по-настоящему тепло. Супруг Ады стянул перчатки и капюшон термокожи. Внутреннее пространство под куполом напоминало лабиринт, образованный беломраморными ширмами восьмифутовой высоты, весьма проницаемыми для взгляда, поскольку их покрывали филигранная резьба и неисчислимые отверстия в форме овалов, сердечек и листьев. Харман обратил внимание, что стены вокруг основания купола до самых мезонинов – а это приблизительно футов сорок – сплошь покрывали резные изображения раскрывшихся бутонов, виноградных лоз и сказочных растений, расцвеченных мозаикой из камней. Как и многие сотни мраморных щитов, сквозь путаницу которых Просперо куда-то повёл своего спутника. Нечаянно приложившись ладонью к одной из ширм, пленник проникся сознанием, что мог бы где угодно это сделать, и всякий раз рука накрыла бы одновременно две или три картинки, а пальцы коснулись бы нескольких самоцветов.
– Что это за камешки? – полюбопытствовал он.
«Старомодное» человечество любило украшать себя побрякушками, но прежде мужчина как-то не задумывался, откуда роботы-сервиторы их достают.
– Камешки… – начал старик в синем халате, – Камешки, как ты выражаешься, имеют названия: яшма, агат, лазурит, гелиотроп и сердолик. Например, на этот крохотный листок винограда, которого я сейчас касаюсь пальцем, пошло тридцать пять разновидностей сердолика. Видишь?
Харман увидел. Ему понемногу становилось дурно от окружающего великолепия. По западной стене ползли трапецоиды света, и мрамор, инкрустированный тысячами драгоценных ней, сиял, переливался, искрился под солнцем.