Ивашка раздал сабли, приказал приготовиться и поднес головню к пороху. Узкая огненная дорожка побежала по куршее и, как показалось невольникам, нервы которых напряглись до предела, раздался страшный взрыв. На самом деле это была иллюзия. Взрыв оказался не очень сильным, и тем не менее он убил, покалечил и выбросил за борт около десятка янычар; за ними попрыгали в воду и десятка два живых, предположив спросонку, что на галеру напало вражеское судно. А на остальных, оглушенных и перепуганных до смерти, набросились гребцы, без жалости убивая и калеча своих недавних мучителей.
Болотников первым добрался до комита, у которого находился ключи от ножных кандалов, которыми гребцов приковали к банкам. Главного надсмотрщика ранило разлетевшимися после взрыва древесными щепками, но он все же попытался сопротивляться. Ивашка уклонился от его сабли и с ходу, яростно оскалившись, рубанул комита по правой руке. Раздался вопль, и надсмотрщик рухнул на палубу рядом со своей отрубленной правицей.
Не мешкая, московит добил комита, сорвал с его пояса ключ и ткнул в руки подбежавшему Никите.
— Освобождай гребцов! — рявкнул он так, будто Никита находился далеко и не мог его расслышать.
Боярский сын, бывалый воин, несмотря на горячку боя и долго копившуюся ненависть к поработителям, подчинился приказу беспрекословно. Спустя считанные секунды к шестерым закоперщикам начала подходить подмога. Практически все гребцы имели боевой опыт, поэтому янычары сопротивлялись недолго. Они пытались расстреливать восставших из луков и мушкетов, но невольники бросались на них с голыми руками и, умирая, увлекали за собой в море. Некоторые янычары побросали оружие и пали на колени с криками «Аман! аман!» — просили пощады.
— Не убивайте их! — вскричал Болотников — Они пригодятся!
Его послушались, хотя и не без некоторого сопротивления. Но опытные галерники, ворочавшие весло пять, семь, десять и больше лет, сразу поняли мысль своего атамана и принялись останавливать наиболее озлобленных товарищей, совсем потерявших голову в кровавой сече. Вскоре османов, продолжавших сопротивляться, осталось совсем немного; среди них находился и реис Гасан-бей. Его контузило взрывом и он очнулся уже тогда, когда тела его подчиненных летели за борт, а кровавое побоище переросло в отдельные схватки.
Гасан-бей, мало что соображая, выскочил навстречу разгоряченным боем невольникам с криком:
— Куда, собаки христианские! На место, подлые гяуры! Запорю-ю!!!
К нему сразу же бросились четверо, горя неистовым желанием изрубить главного мучителя на кусочки, но их остановил крик Лаврина:
— Оставьте его мне, братцы! Христом Богом прошу!
Невольники отступились — Лаврин пользовался большим уважением — и запорожец скрестил свой скимитар* с киличем* Гасан-бея, да так, что только искры полетели. Реис был отменным рубакой. Ему не исполнилось еще и сорока лет, это был крепкий рослый мужчина в самом соку, закаленный в боях и походах. Как и все восточные люди, он немного сибаритствовал, однако дело свое знал, а искусство сабельного боя оттачивал почти каждый день, сходясь в герце с чорбаджи, который от скуки не знал, куда себя деть.
Но, как говорится, нашла коса на камень. Лаврин тоже был рубака знатный, не в одном походе шарпал и крымчаков, и османов. А подневольная работа веслом сделала из него бесчувственную машину, не знавшую устали. Его сабля выписывала в воздухе такие замысловатые кренделя, что вскоре Гасан-бей уже испытывал одно-единственное, но невыполнимое желание — как бы сохранить свою жизнь; достать киличем гяура он никак не мог.
Герц получился захватывающим. Место схватки освещала продолжавшая гореть надстройка на корме, поэтому все действо смотрелось, как в вертепе — народном театре.
Страшный в своей ярости, раздетый до пояса и загорелый до черноты Лаврин казался демоном, вырвавшимся из преисподней. Со стороны создавалось впечатление, что он бьет со всех сторон. Отчаявшийся капитан начал потихоньку отступать к борту, чтобы прыгнуть в воду и плыть к недалекому берегу, как это сделал хитрый чорбаджи, но Лаврин разгадал его маневр. В какой-то момент он сделал вид, что атакует сверху, а когда Гасан-бей поднял вверх свой килич, чтобы отбить удар, запорожец распластался в низком прыжке, словно в его руках была шпага, а не ятаган, и одним неотвратимым молниеносным движением вспорол живот реиса…
Половину османов убили, а остальных бывшие невольники заковали в кандалы и посадили на весла. Болотников поставил над ними итальянца; его он оставил свободным и пообещал при первой же оказии отправить домой. У восставших погибли одиннадцать человек, и около двух десятков были ранены. Еще до рассвета галера подняла паруса и вышла в море. На общем совете решили держать курс на устье Днепра, чтобы прорваться мимо турских кордонов в Сечь.
Ивашка (точнее, Иван Исаевич Болотников, атаман) стоял у борта и смотрел в серебристую даль — туда, где море и небо сливались в единое целое и нельзя различить где воздух, а где вода. Солнце еще только-только пробудилось и начало раскочегаривать свою жаркую печь. Ветер дул достаточно сильный, но все равно над морем стояла удивительная тишина. Впрочем, возможно, ему так казалось, потому что не слышались ругань надсмотрщиков, удары плетью и вскрики от боли несчастных галерников.
Болотников смотрел и размышлял о том, что ждет его впереди. Доплывут ли они до Днепра и не поднимется ли на море сильный шторм, который утопит галеру, а если доплывут, то не перехватят ли бывших невольников на берегу чамбулы крымчаков? И как ему покажется жизнь в Сечи (если им повезет и они туда доберутся), которую Лаврин расхваливал на все лады?
Радость от освобождения потихоньку сменилась сначала озабоченностью, затем превратилась в тихую печаль (уж неизвестно, почему), а в конечном итоге какое-то тревожное предчувствие заполонило всю его душу, вытеснив другие чувства. Он не понаслышке знал, что людские надежды и чаяния редко сбываются. У человеческой судьбы извилистый путь, и чаще всего он усыпан не лепестками роз, а колючками терновника.
На кухне в доме Тихомировых сидел Арсений Павлович Рукавишников, начальник уголовного розыска, и с удовольствием пил кофе. Наверное, он мог бы поручить вести дело кому-нибудь из своих подчиненных, но ему нравилось общаться с Глебом (а это было не первый раз), поэтому Арсений Павлович, едва оперативники задержали грабителей и он узнал, по какому адресу произошло задержание, примчался на место происшествия сразу же.
Арсения Павловича весьма интриговал образ жизни Тихомировых. Его сыщицкий инстинкт подсказывал ему, что так круто жить на скромную зарплату доктора исторических наук, коим был Николай Данилович, а тем более на жалкие гроши перебивавшегося случайными заработками Глеба, невозможно. Рукавишников знал, что и сын, и отец занимаются археологией — что-то там копают, занимаются экспертными оценками исторических раритетов, пишут умные книги, но чтобы отгрохать в центре города такой домище, да еще и обставить его по-королевски, для этого нужно быть или олигархом, или по меньшей мере мэром города, который берет взятки совсем уж не по-божески.