Дю Бук кроил воздух клинками даги, пускал в ход копье — и все напрасно. Фидалго, вспомнив уроки китайского шифу, был, как змея, вернее, как текущая вода. Иногда он пользовался щитом, но больше уклонялся и быстро перемещался по загородке, ставя этим своего противника в неловкое положение; а когда ему все же приходилось отбивать удар коварного в опытных руках оружия, его шпага оказывалась на удивление проворной, и только броня спасала молодого рыцаря от ранения, а то и смерти. У Иоанна Васильевича в глазах горел огонь; его так увлекло захватывающее зрелище, что он даже наклонился вперед, словно ему самому хотелось вскочить на ноги и присоединиться к поединщикам.
Но вот наконец Фернан Пинто дождался момента, на который надеялся с самого начала судебного поединка. Он сумел развернуть Андрэ дю Бука так, чтобы солнце било тому прямо в глаза. Конечно, опытный воин — а рыцарь и был таким, несмотря на молодость, — сразу сообразил, чем это ему грозит, и постарался побыстрее уйти с неудобной позиции, но не успел. Пинто нащупал под кафтаном привязанный к поясу мешочек с тем самым песком, который он вчера так усердно превращал в мельчайшую пыль, зачерпнул полную жменю, и швырнул ее прямо в лицо Андрэ дю Бука. Из-за солнечных лучей фигура Пинто как бы растаяла в золотом мареве, и тайный тамплиер не успел среагировать на этот коварный прием. Пыль проникла через решетчатое забрало, засыпала юноше глаза, и он на какое-то время ослеп.
Это фидалго и нужно было. Увернувшись от неуклюжего выпада копьем, наобум, он перехватил руку противника с дагой, сделал подсечку ногой и бросил Андрэ дю Бука через плечо. Молодой человек упал на расчищенную от снега мерзлую землю с таким грохотом, словно рассыпался целый воз железа. Падение ошеломило его; он задрыгал ногами, как жук, которого перевернули на спину, а затем попытался встать.
Но не тут-то было. Фернан Пинто бросился на него, как коршун, придавил к земле, и в его руке появился кинжал. Это был конец для молодого рыцаря. Толпа, до это свистевшая и кричавшая на все голоса, вдруг затихла, и в оглушающей тишине люди услышали, что говорит Андрэ дю Бук:
— Мизерикорд! Мизерикорд! [71] — молодой человек перед лицом неминуемой смерти заговорил по-французски.
Дю Бук и сам не понял, как получилось так, что он запросил пощады. Это был позор для рыцаря, канувшего в небытие Тампля, но жажда жизни заглушила все остальные чувства — юноша не хотел умирать. Так бывает даже с самым закоренелым преступником, отнявшим многие жизни, который бахвалился, что не боится никого и ничего. Но когда приходит его смертный час, он часто превращается в безумное от страха животное и молит оставить его в живых.
Фидалго знал, что может преспокойно убить своего противника — условия поединка «не на живот, а насмерть» позволяли сделать это безбоязненно. Но он медлил. Подняв голову, Фернан Пинто заметил, как смотрит на него Стефан де Мулен. Казалось, что он сейчас присоединится к юноше и крикнет: «Мизерикорд! Пощади, Христа ради!» Краем глаза португалец заметил и выражение лица Иоанна Васильевича. Оно точно не предвещало ему ничего хорошего. Царя явно был не на его стороне.
Фернан Пинто криво улыбнулся, забрал из ослабевших рук молодого человека дагу, поднялся и низко поклонился великому князю Московскому. По рядам опричников, которые до этого тихо роптали: «Не по правилам, не по правилам!.. Пошто глаза песком засыпал?!», пронесся дружный вздох облегчения. А Стефан де Мулен отшатнулся назад и постарался спрятаться за спинами черноризцев.
Царь встал, перекрестился и торжественно молвил, указав перстом в небо:
— Господь рассудил! Вины на тебе, Федор Даниилович, нет!
Ответом ему стали радостные крики праздного люда.
Затем Иоанн Васильевич спустился с помоста и пошел в Покровскую церковь — помолиться. Многие — те, кто был поближе, — пали ниц. За царем-игуменом потянулись и опричники-черноризцы — ближний круг. Площадь быстро опустела, но по домам никто и не думал расходиться. Все высыпали на берег реки Серой, где прямо на открытом воздухе пекли блины, пили горячий сбитень, а на льду кружились карусели и начались кулачные бои один на один. «Сырная седмица» — Масленица все еще досыта кормила и веселила русский народ, у которого так мало было причин и возможностей для веселья и радости.
Ехать решили с утра пораньше — в пятом часу. Несмотря на обещание Крапивы оставить их в покое, Глеб все равно ощущал какое-то беспокойство. Он с детства отличался даром предвидения, пусть и не очень ярко выраженным. Возможно, этот дар перешел к нему от прапрадеда, донского казака; вот тот, как гласила семейная легенда, и впрямь был едва не пророком. По крайней мере прапрадед (его звали Савва), занимаясь грабежом древних могил, ни разу не попался царской полиции. Он всегда успевал уйти из раскопа до того, как туда нагрянут архаровцы — так народ прозвал полицейских.
Мало того, Савва Тихомиров немало покопался и в Египте, откуда сумел вывезти много золотых украшений из гробницы древнеегипетского вельможи, придворного фараона Аменхотепа. Это его деяние было вообще «песней» российских искателей сокровищ. Прапрадеда вся эта анархическая братия просто обожала.
Именно благодаря прапрадеду клан потомственных кладоискателей Тихомировых сумел сохранить многое из того, что его представители накопали не только в пределах России-матушки, но и за рубежом. Когда началась война 1914 года, прапрадед собрал всех родичей мужского пола (а среди них не было ни извозчиков, ни рабочих, ни тем более купцов или приказчиков — все были своего рода «подпольщиками», грабителями могил) и сказал: «Хотите продолжить свой род и выжить — не транжирьте золото и драгоценности и не переводите металл в бумажки. Спрячьте золотишко подальше — до лихой годины. А она скоро наступит, от силы через три-четыре года».
Так и вышло: началась революция, затем Гражданская война, голод, коллективизация, опять голод, и снова война… Тихомировы — те, кто послушался совета Саввы, — потихоньку продавали или меняли на продукты предусмотрительно припрятанные ценности, не особо распространяясь, откуда они, и как-то выживали в революционной мясорубке. Но прошли годы, и после Отечественной войны из всего клана Тихомировых остались лишь дед Данила, его сын Николай Данилович, сам Глеб и еще несколько дальних родственников, не имеющих никакого отношения к ремеслу «черных археологов». Всех остальных сожрал молох лихолетий…
Глеб выехал со двора, не зажигая фар. Федюне он приказал лечь на заднее сиденье. Если все же Крапива до конца не поверил ему и его соглядатаи заметят, что он отправился в поездку, то отсутствие Соколкова их успокоит — без компаньона (и это понятно) Тихомиров просто не мог отправиться в «поле», ведь в этом деле они шли в паре. Наконец направление, в котором двигалась машина, было противоположно тому, где находился Чертов Город.
Но прошел час, второй, а позади все было чисто. Конечно, на дороге машин хватало, — «проклятый капитализм! скоро и по нужному делу будут ездить на авто», — зло подумал Глеб, но ни одна из них не проявляла никакого интереса к «Ниве» Тихомирова-младшего.