— А что тогда моему ребенку прооперировали?!
— Что надо было, то и прооперировали. Мы оперируем по показаниям, а не с бухты-барахты.
— А этой девочке?
Врач снова взглянула в карточку. Потом на повязку на лице Оли.
— Василий Петрович — опытный хирург. Значит, у вашей дочери на операционном столе обнаружилась грыжа.
— А у Оли обнаружилось косоглазие?!
— Вы кто по специальности, мамочка?
— Бухгалтер.
— Вот и занимайтесь бухгалтерией. Я ведь к вам в бухгалтерию не лезу, вы согласны? А право ставить диагнозы оставьте нам. Василий Петрович — врач высшей категории. И вообще, кто вас в отделение пустил? Мне что, милицию вызывать?
В палату ворвался Геннадий Павлович с суковатой палкой в руке.
— Это она?! — указал он на врача. — Убью!
Врач отпрянула. Медсестра взвизгнула. Санитарка вытиснулась из палаты и с топотом побежала по коридору.
— Гена, это не она, — вскрикнула Надежда Клавдиевна. — Это врач высшей категории Василий Петрович.
— Убью гада! — закричал Геннадий Павлович и выбежал в коридор. — Где этот коновал?! Выходи, мерзавец!
По коридору навстречу Геннадию Павловичу мчались санитарка и сторож Митрич в казенном белом халате.
— А-а-а! — отчаянно закричал Геннадий Павлович и вдарил палкой.
Митрич увернулся.
— Ты что, гад, с моей Любовью сделал?!
— А я чего? — прикрылся Митрич стулом. — Она сама захотела.
— Ах, сама?!
Геннадий Павлович вновь вдарил палкой. Митрич выронил стул.
— Ты, это… Сам виноват, — нырнув за диван, доложил Митрич. — Внимания мало уделял, как мужик.
— Ты! Мою малышку… мою девочку…
— Нашел девочку! Пятьдесят лет!
В коридор вбежал Василий Петрович.
— Гена, вон он! — показал Надежда Клавдиевна на Василия Петровича.
Геннадий Павлович вновь взмахнул палкой. Митрич и санитарка повисли у него на плечах.
— Одумайтесь! — вскрикнула врач отделения. — Вы сейчас можете убить врача высшей категории! Давайте во всем разберемся!
Геннадий Павлович вдруг обмяк и беззвучно заплакал.
Митрич аккуратно вынул палку из его ослабевших рук и передал санитарке. Та спрятала палку за спину.
— Василий Петрович, — с нажимом обратилась врач. — Что произошло с больными детьми из второй палаты? Сочетанная паталогия, очевидно?
Василий Петрович наклонил голову и секунду поразмышлял.
Потом взглянул в лицо врачу отделения. Та посылала ему мысленные сигналы.
— Похоже, что сочетанная… паталогия… — поймал сигналы Василий Петрович. — Я как раз собирался с вами обсудить этот случай. Случай редчайший. Вернее, не редкий.
— Да уж! — оправившись, закричал Геннадий Павлович. — Из ряда вон случай, ничего не скажешь! Вместо косоглазия грыжу прооперировать! Что в минздраве на это скажут?
Василий Петрович молча уставился на врача отделения.
— То-то я удивился, что за черт, думаю, — наконец, пробормотал он и снова замолк.
— Где моя дочь? — потребовал Геннадий Павлович.
Все встрепенулись и гурьбой вновь пошли в палату.
Люба и Оля сидели в кроватях и ели персиковый компот из покореженной банки.
— Поймите, товарищи родители, грыжа у вашей дочери могла обостриться в любой момент. Это я простыми доступными словами, чтоб вам было понятно, объясняю.
— А нам и так все понятно! — вскинулся Геннадий Павлович. — Мы не дураки.
— А Василий Петрович вашу грыжу…
— Вашу грыжу, вы, наверное, имели в виду? — с упором на «вашу» едко вставил Геннадий Павлович.
— Вашу грыжу, — не дрогнув, продолжила врач, — прооперировал, так сказать превентивно. В целях профилактики. А вы знаете, что в Америке в некоторых клиниках новорожденным детям сразу удаляют червеобразный отросток?
— Нас никакие американские недоразвитые отростки не беспокоили, у нас вообще — девочка, — взвился Геннадий Павлович. — У нас было косоглазие!
— У вас, извините, был букет болезней! Мы вам его уменьшили. И вместо благодарности вы доктора высшей категории убить грозились?
— Теперь жалею, что не убил. Чтоб он других детей не покалечил.
— Василь Петрович дохтор не худой, — встряла санитарка. — В рот не берет! Разве только на день медика приложится.
— Кузьминична, помолчите, — приказала врач. — А девочек мы через недельку еще раз прооперируем. Правда, девочки?
Люба и Оля переглянулись и дружно заплакали в голос.
— Я не хочу-у! — хором вопили они.
Через десять дней Надежда Клавдиевна пробралась в отделение, чтобы помыть Любе волосы. Когда Люба уже сидела на кровати с замотанной в вафельное полотенце головой, в палату вошла санитарка с огромной рыжей клизмой.
Люба скатилась на пол и забилась под кровать. Санитарка принялась вытаскивать ее из-под кровати, тягая за тощую ногу. Люба рыдала и держалась за ножки. Надежда Клавдиевна со слезами упала на четвереньки и принялась умолять:
— Доченька, миленькая, надо! Потерпи! Папа тебе гармошку купит.
— Не хочу гармошку!
Санитарка рывком опрокинула кроватку и воткнула Любе клизму.
— Что вы творите, ей же больно! — завопила Надежда Клавдиевна.
— Уйдите, мамаша, не мешайте работать.
Надежда Клавдиевна ринулась в ординаторскую:
— Что хотите со мной делайте, я останусь с ребенком на ночь!
Врач нахмурилась. Молча перелистала чью-то карточку.
— Хорошо, оставайтесь. Только на одну ночь.
Утром медсестра написала Любе йодом вдоль руки от локтя до ладони: Зефирова.
— Чтоб твой батька, не жаловался, что ребенка перепутали.
А через неделю Люба с восторгом смотрела на себя в зеркало большими серо — зелеными глазами.
— Красавица моя! — сказал Геннадий Павлович.
И вытащил из шкафа новую маленькую гармонь.
Традиция задабривать дочь подарками после каждого контакта с медициной, держалась до того дня, когда Любе исполнилось шестнадцать лет. В день своего совершеннолетия Люба наотрез отказалась ехать к очередному целителю: хватит, все это бессмысленно, я буду жить такой, какой родилась. Надежда Клавдиевна и Геннадий Павлович виновато переглянулись. Собственно, лишь чувство вины перед Любой и заставляло их ездить по стране к целителям, травникам, костоправам и пасторам. Бессчетное количество раз Надежда Клавдиевна и Геннадий Павлович вносили Любу на руках в деревенские избы, в кельи монастырей, в битком набитые концертные залы телепатов и биоэнергетиков. В доме Зефировых на столах, подоконниках и полках не было места от заряженных вещей и талисманов: к ногам Любы прикладывали то коровье масло, «намоленное» бабкой, то тряпку, заговоренную дедом-отшельником. Уповали Зефировы и на официальную медицину: Любе подрезали сухожилия, на месяцы заковывали в корсет. Но решение прекратить изнуряющие силы и кошелек Зефировых поездки Люба приняла после визита в Петербург к заокеанскому пастору.