– Эй?
Выкройка, путаясь в самоподобном окружении, стала галлюцинировать и навоображала объектов крупнее, чем нужно было; ассистентка ее перевела в режим ожидания. Через несколько минут показался старик: в шестидесяти ярдах впереди. Он толкал перед собой какой-то длинный, тяжелый, продолговатый предмет, кренясь под его весом, точно на сильном ветру. Она слышала, как он кряхтит от натуги.
Заметив ее, он на миг явственно ужаснулся.
– Я не М. П. Реноко! – крикнул он.
Рубашка вылезла из брюк и развевалась позади. Когда ассистентка выскочила на перекресток, старикан уже исчез, и после этого она ловила его фигуру взглядом лишь в отдалении: карликом сновал он в лабиринте и пытался убежать от нее, но получалось комично, как в замедленной съемке. В конце концов послышался и стал нарастать приглушенный стон, как от сильной боли: он донесся, казалось, из самого дальнего угла ВПП. В тот же миг она повернула за угол и наткнулась на старика: тот завис в восьми футах над дорогой и медленно вращался по странной широкой двойной петле. Белая кепка пропала. Старик улыбался. Он был мертв. Предмет, который он толкал перед собой, пропал тоже.
«Одно найдешь, другое потеряешь», – подумала ассистентка.
Голос шепнул ей на ухо:
– Привет, меня зовут Перлент, и я…
Выкройка ассистентки скачком активировалась. Контекст размазало. Ассистентка учуяла химию цели: характеристичные резкие кайромоны пота. Чудовище напоминало ее саму – творение закройщиков, движимых детскими фантазиями о будущем, и плясало перед ней, в случайном порядке уворачиваясь; от него несло гормонами гиперактивности гипоталамуса, гипофиза и надпочечников, оно излучало частоты, которые ассистентка слышала, но воспроизвести не могла, – в диапазоне от 27 до 40 ГГц, какая-то система ближней локации; оно транслировало несфокусированный поток данных по сверхсвету, но куда, ассистентка понятия не имела. Они метались между зданиями тридцать-сорок секунд без всякого результата. Когда ассистентка остановилась прислушаться, существо замерло и отключило свои системы; в остальные моменты оно пребывало в тени, ловило момент, возникало из одной структуры, не успев покинуть предыдущую: вот только-только выбило дверь, а уже прорывается через боковую стену в двадцати ярдах оттуда, и обломки досок неспешно разлетаются во все стороны, как при высокоскоростной съемке взрыва. Оно ее опережало. Оно было злее. Оно не пыталось ее опознать или выцелить. Оно словно бы сражалось само с собой. В конце концов ассистентка сдалась. Топот существа затих вдали, там, где накренились к берегу полуразрушенные корпуса космических кораблей, жертв общества потребления и высокоэнергетической астрофизики Радиозалива; удалился в покрытую осадочными отложениями, прослоенную рудами без выхода на поверхность пустошь. Существо металось между ними, оставляя после себя плюмажи взрытой земли, пока не исчезло в двух-трех километрах от ассистентки, за низкими холмами. Она подумала, что оно не столько бежало, сколько пыталось сдержать собственные реакции. Она вернулась к мертвецу.
Солнце палило нещадно. Вдоль улицы на вечном четырехчасовом послеполуденном ветру брякали отставшие от стен асбестовые панели. Старик в тихом блаженном просветлении парил среди теплого воздуха, вытянув руку и согнув противоположную ногу, точно демонстрируя, что умеет плавать на боку. Труп немного поднялся. Улыбка стала заговорщицкой, словно он кому-то подмигивал в полуобороте. Вокруг его головы парили две-три костяшки. К нему привязалась реклама, сдутая сюда за пятьдесят миль с какого-то проматорского фотосафари на краю Зоны Сумерек: она извивалась и петляла, следуя его ленивым перемещениям по горизонтальной двойной восьмерке.
– В вечной тени терминатора, – проинформировала она его, когда появилась ассистентка, – с техническими трудностями сталкиваются равно профессионалы и любители, но тем, кто ценит гармонию трудноуловимых тонкостей, в Золотой Час на Кунен открывается первоклассная возможность повидаться со своими наваждениями; иногда они нам досаждают, но мы не перестаем их любить.
Р. И. Гейнс оставался для нее загадкой.
«Костяное радио, – говорил он, – принимает все основные волны». Но, взглянув на устройство, оставленное Гейнсом, она сочла его дешевым сувенирчиком. Он не сказал, как им пользоваться. Теневые операторы ничего не нашли.
– Мы бы счастливы были, дорогая, сама понимаешь, – извинялись они. Но если Гейнс – имя, то никто им не пользовался с 2267-го, когда начинались их записи. – Мы были бы так счастливы тебе помочь.
ЗВК окружал непроницаемый файервол, а больше ни за каким агентством Гейнс не числился. От Гейнса явственно тянуло иной эпохой. Он умел проходить сквозь стены.
Ассистентка села на кровать в своей комнате и поднесла радио к глазам. Череп младенца уставился на нее с красной кружевной подложки, окруженный дрейфующими цехиновыми блестками.
– Алло? – спросила она.
– Хай! – оживленно откликнулось радио голосом Р. И. Гейнса.
И развернулось так, что каким-то образом охватило ее, но ассистентка продолжала ощущать его твердым предметом в своих руках. Слышала какую-то музыку. Цехиновые блестки вылетали изо рта детского черепа и проникали сквозь ассистентку в ее номер, а стены и пол поглощали их. Явно какой-то процесс. Вскоре после этого возник Гейнс: вплыл в поле зрения. Вид у него был нервный. Она толком не видела, что у него за спиной, но казалось, что там очень просторное помещение.
– Хай! – повторил он.
Он сказал, что немного занят.
– Что-то произошло, – сообщила ему ассистентка. Костяное радио, работающее и на воздушных волнах, и на базовых противоречиях вселенской структуры, нагрелось у нее в руках до температуры тела. Детский череп, казалось, теперь смотрел прямо на нее. Позади стали видны другие части тела. Не такого худого, как ей бы понравилось: тела маленького толстого ребенка, чьи ноги свисали из коробочки.
– Вы знаете, что такое Перлант?
Долгое молчание.
– Господи! – проговорил Гейнс.
Она рассказала ему про случай с Тони Рено, и про то, как экипаж «Новы» ей солгал, и о том, что случилось на лантанидных пустошах Фунен [42] . Гейнс зыркнул кругом и, словно взывая к кому-то еще, негромко произнес:
– Да вы надо мной издеваетесь.
Тут поле коллапсировало, так что костяное радио снова обратилось в дешевый сувенирчик. Ассистентка этому обрадовалась. Спустя несколько мгновений подул порыв холодного воздуха, и через стену прошел Гейнс собственной персоной. Он был в брюках «Хэмптон», классических гернсийских, и ветровке маслянисто-желтого цвета с высоким воротником.
– Господи Иисусе, – накинулся он на ассистентку, – вы что, за нос меня водите? Позвольте, я вас напрямую спрошу: какого хрена вы тут делаете?
Ассистентка заверила, что никакого.