А с самообладанием дела у него обстояли все хуже, если верить последним сообщениям, поступившим Уиллсу от Долби. Диккенс страдал тяжелейшим нервным истощением, вызванным, безусловно, постоянными железнодорожными путешествиями (казалось, с каждым месяцем симптомы нервного расстройства, случившегося с ним в результате Стейплхерстской катастрофы, проявлялись все сильнее вместо того, чтобы идти на убыль), и уже в самом начале турне, на втором своем выступлении в Ливерпуле, Диккенс настолько ослаб к концу первого отделения, что его пришлось чуть ли не на руках отнести на диван за кулисами, где он лежал пластом, покуда не настало время вставить в петлицу свежую бутоньерку и выйти на подмостки, чтобы завершить изнурительное чтение.
Во время выступления в Вулверхэмптоне металлический трос, на котором висел один из рефлекторов над головой Диккенса, начал раскаляться (согласно первым сообщениям, дело происходило в самом Бирмингеме, а не в соседнем маленьком городке, и потому поначалу в моем воображении нарисовался тамошний старый театр, каким я видел его памятным вечером, когда на меня напал призрак Друда). Тяжелая чаша рефлектора чуть выступала вперед над верхним краем задника и крепилась на толстом медном тросе, но новый газовый техник, совсем недавно присоединившийся к турне, по оплошности поместил открытую газовую горелку прямо под ним.
Долби увидел, что трос раскаляется сначала докрасна, потом добела. Нервно приплясывая на месте и лихорадочно тыча пальцем в раскаленный трос, он громко прошептал стоявшему на сцене Диккенсу: «Вы еще долго?» Видимо, Диккенс правильно оценил опасность: когда трос прогорит, тяжелый рефлектор рухнет на подмостки, но при падении заденет обтянутый материей задник, соприкасающийся с боковыми ширмами. В результате мгновенно вспыхнет пожар. От легковоспламеняемых ширм огонь тотчас перекинется на древний бархатный занавес. Представлялось очевидным: когда раскаленный трос лопнет, вся сцена и даже весь театр будут охвачены пламенем в считаные минуты, если не секунды.
Продолжая читать без единой заминки или запинки, Диккенс спокойно завел руку за спину и показал Долби два пальца.
Смятенный импресарио не понял, что это значит. Хочет ли Шеф сказать, что он закончит через две минуты или же что трос лопнет через две секунды? Долби, Бартону и газовщику ничего не оставалось, кроме как бегать взад-вперед за кулисами, поднося песок и ведра с водой и готовясь к самому худшему.
Диккенс, как выяснилось впоследствии, заметил накаляющийся трос еще в середине выступления и спокойно подсчитал в уме, сколько времени потребуется, чтобы медь прогорела. Исходя из полученных результатов, Неподражаемый на ходу вно сил изменения в чтение, редактируя и сокращая текст, и закончил всего за несколько секунд до того, как расплавленный трос должен был порваться. (Когда Долби принялся подавать знаки из-за кулис, Диккенс молниеносно подсчитал, что у него остается еще две минуты до обрушения раскаленного рефлектора.) Занавес закрыли, Бартон мигом выскочил на подмостки и погасил неправильно установленную горелку, а Долби, как он сам впоследствии признался Уиллсу, находился в предобморочном состоянии, когда Диккенс похлопал его по спине, прошептал: «Никакой реальной угрозы не было» — и спокойно вышел к публике на поклоны.
Все эти с придыханием рассказывавшиеся истории о турне мало интересовали меня. Друд в них не фигурировал, и я был занят собственной литературной работой (по моему скромному разумению — более важной, чем чтение старых произведений перед толпами неотесанной деревенщины).
Как упоминалось выше, я взял за обыкновение работать над сбором материала для романа в своем клубе «Атенеум». Правление клуба с готовностью пошло мне навстречу: мое любимое кресло с подголовником передвинули к окну, где бледный зимний свет поярче, предоставили мне маленький столик для моих бумаг и приставили ко мне нескольких слуг, чтобы они отыскивали в огромной клубной библиотеке нужные мне книги. Я пользовался для записей почтовой бумагой «Атенеума», целую пачку которой умыкнул и разложил по большим белым конвертам.
В первую очередь мне требовалось собрать все необходимые сведения, и здесь мне очень пригодился мой многолетний журналистский опыт (такой же опыт помогал в работе и Диккенсу, хотя напомню вам, дорогой читатель, что я в свое время был настоящим журналистом, а Диккенс — всего лишь судебным репортером).
На протяжении нескольких недель я выписывал интересующие меня статьи об Индии, различных индусских культах и драгоценных камнях из «Британской энциклопедии», восьмая редакция 1855 года издания. Я также нашел новую книгу некоего С. У. Кинга «Естественная история драгоценных камней», вышедшую в 1865 году и оказавшуюся весьма полезной. По моей задумке действие первых глав «Змеиного ока» (или «Ока змея») должно было происходить в Индии, и, для того чтобы достоверно воссоздать индийский антураж, я ознакомился с недавно опубликованной «Историей Индии с древних времен» Дж. Толбойса Уилера и двухтомным сочинением Теодора Хука «Жизнь генерала сэра Дэвида Байрда», изданным в 1832 году. Кроме того, усердные клубные служители разыскали для меня несколько относящихся к делу статей из недавних выпусков журнала «Суждения и сомнения».
Таким образом, общий замысел романа начал мало-помалу обретать отчетливые очертания.
Я уже решил, что сюжет будет вращаться вокруг таинственного исчезновения — здесь, в Англии, — прекрасного, но проклятого алмаза, привезенного из Индии, где он почитался святыней в старинном культе душителей, и что тайна будет раскрываться постепенно, через рассказы разных действующих лиц (подобный прием использовал Диккенс в «Холодном доме», но гораздо успешнее применил я в своей «Женщине в белом»). Поскольку в то время мысли мои постоянно занимала — вернее сказать, отвлекала — история с Друдом, я решил, что события в моем романе будут разворачиваться вокруг таких предметов, как восточный мистицизм, месмеризм, сила магнетического внушения и опиумная зависимость. Разгадка кражи (как я знал с самого момента возникновения замысла книги) будет настолько ошеломительной, настолько неожиданной, настолько непохожей на все ходы, доныне использовавшиеся в совсем еще молодом жанре детективной литературы, что она поразит всех американских и английских читателей, включая таких мнимых мастеров сенсационного романа, как сам Чарльз Диккенс.
Как и все писатели нашего с Диккенсом уровня, я никогда не имел возможности всецело сосредоточиться на какой-нибудь одной работе. Диккенс в ходе подготовки к турне и самого турне сочинил ежегодную рождественскую повесть, исполнял обязанности редактора «Круглого года», заканчивал обстоятельные предисловия к собранию своих сочинений, придумывал темы для новых романов и одновременно писал небольшие вещи вроде странного рассказа «Объяснение Джорджа Сильвермена», замысел которого, по словам Диккенса, возник у него, когда они с Дол би случайно набрели на развалины Хотон-Тауэрс между Престоном и Блэкберном. При виде этого полуразрушенного старого дома беспорядочные, разрозненные фрагменты идей, уже довольно давно занимавших Диккенса, вдруг сложились в единое целое, но в результате получился не роман, необходимый Диккенсу для публикации в «Круглом годе», а необычный рассказ о несчастном детстве, очень похожем на детство самого Диккенса (по крайней мере, в представлении писателя, считавшего свое детство несчастным и обездоленным).