Вера вернулась со шприцем в руке.
– Что это? – спросил он.
– Не бойся, не сукцинилхолин, – саркастически сказала Вера. Она протерла ватой, смоченной спиртом, кусочек кожи на его ягодице и сделала инъекцию.
– Это антибиотик. Хорошо бы еще и противостолбнячную сыворотку ввести. Бог знает, сколько всякой дряни плавает в реке, кроме мистера Канарака.
– Ты знаешь о Канараке?
События минувшей ночи всплыли в памяти Осборна.
Вера нежно накрыла его одеялом по самые плечи. Потом села в кожаное кресло напротив.
– Ты потерял сознание в пригородном гольф-клубе. Пришел на минутку в себя, назвал мой номер телефона и опять впал в забытье. Они мне позвонили, я одолжила у знакомой машину и приехала. У меня были с собой только транквилизаторы, и я вколола тебе львиную дозу.
– Львиную?
Вера улыбнулась.
– Ты настоящий болтун, когда находишься без сознания. Правда, болтаешь в основном про мужчин. Про Анри Канарака, про Жана Пакара, про твоего отца.
С улицы донеслось завывание «скорой помощи», и Вера посерьезнела.
– Я была в полиции.
– Зачем?
– Я беспокоилась о тебе. Они обыскали твой номер, нашли сукцинилхолин. Правда, не знают, для чего он тебе понадобился.
– А ты знаешь…
– Теперь – да.
– Ведь я не мог сказать тебе правду, ты понимаешь?
Взгляд Осборна затуманился, мысли начали путаться.
– Так что полиция? – слабо спросил он.
Вера встала, выключила свет, оставила только ночник в углу.
– Они не знают, что ты здесь. Надеюсь, что не знают. Когда найдут труп Канарака и обследуют его машину на отпечатки пальцев, наверняка нагрянут ко мне.
– Что ты собираешься им сказать?
Вера видела, что он пытается собрать все воедино, пытается определить, не совершил ли он ошибку, позвав ее, решить, можно ли ей доверять. Но он слишком устал. Его веки сомкнулись, и голова медленно опустилась на подушку.
Наклонившись, Вера коснулась губами лба Осборна.
– Никто ничего не узнает, обещаю, – прошептала она.
Но он не слышал ее слов. В голове все кружилось, и он падал, падал в эту крутящуюся пустоту. Правда никогда еще не была такой пугающе обнаженной, омерзительной. Он стал доктором, потому что мечтал избавить людей от боли и страданий, но самого себя не смог избавить от них. То, что видели люди, было лишь образом заботливого и доброго доктора. Но они никогда не замечали другой стороны его личности, поскольку ее просто не существовало. Там никогда и ничего не было, и там никогда и ничего не будет. Жившие внутри него демоны не умрут. То, что узнал Канарак, могло их убить, но он не допустит, чтобы это когда-нибудь случилось.
Внезапно его падение в пустоту прекратилось, и Осборн открыл глаза. В Нью-Гэмпшире стояла осень: он был в лесу, вместе с отцом. Они смеясь, кидали камушки в пруд. Голубое небо, ярко-зеленая листва и поразительно чистый воздух. Ему было восемь лет.
– Ой, Маквей, золотце! – заорал в трубку Бенни Гроссман и тут же сказал, что сейчас занят, скоро перезвонит.
В Лондоне была середина дня, в Нью-Йорке – утро.
Маквей сидел в крошечном номере, щедро предоставленном ему Интерполом. Он плеснул в стакан немного виски. Льда в номере не было.
Все утро субботы Маквей провел с комиссаром Ноблом, патологоанатомом Майклсом и доктором Стивеном Ричменом, тем самым специалистом по микропатологии, который выявил в отсеченной голове следы глубинной заморозки.
Скотленд-Ярд навел справки в обеих британских крионовых компаниях: в Эдинбурге и Лондоне. Ни одна из них не призналась, что кто-то из «гостей» (либо его голова) отсутствует. Таким образом, либо кто-то занимался крионовой заморозкой без лицензии, либо таскал с собой по Лондону морозилку на минус 400 градусов по Фаренгейту. Поскольку и первое и второе маловероятно, напрашивался вывод, что голову заморозили против воли ее обладателя.
Детективы и врачи вместе позавтракали, после чего отправились к доктору Ричмену в лабораторию. Дело в том, что, исследуя обезглавленное тело Джона Корделла (найденное в маленькой квартирке возле собора Солсбери), доктор обнаружил два маленьких винта, скреплявших трещину в бедре покойного. После того как трещина срослась бы, винты были бы удалены, но судьба, увы, распорядилась иначе.
Исследование металла обнаружило мелкие паутинообразные трещины, свидетельствующие о том, что тело тоже было подвергнуто глубинной заморозке.
– С какой целью? – спросил Маквей.
– Хороший вопрос, – ответил доктор Ричмен, открывая дверь своей тесной лаборатории, где они вчетвером изучали слайды с изображением треснувших винтов. Теперь по узкому желто-зеленому коридору вся четверка направилась в кабинет доктора.
Стивену Ричмену было за шестьдесят. Коренастый, широкий в кости – сразу было видно, что в молодости занимался физическим трудом.
– Извините за бардак, – сказал он, пропуская посетителей в свой кабинет. – Я не ждал гостей.
Кабинетик был еще меньше гостиничного номера Маквея. Повсюду груды книг, журналов, писем, коробок, видеокассет; склянки с заспиртованными органами – нередко по три-четыре в одной банке. Каким-то чудом среди всего этого хаоса примостились стол и стул. Еще два стула были тоже завалены книгами и папками, но Ричмен быстренько их освободил. Маквей сказал, что может и постоять, однако доктор был неумолим: исчез на целых пятнадцать минут и гордо вернулся со стулом. Но у стула не хватало ножки, и Ричмен отправился за ней в подвал.
Когда наконец все расселись, то есть примерно через полчаса, доктор возобновил прерванную беседу:
– Вы спрашиваете, Маквей, с какой целью. Меня же больше интересует другой вопрос: каким образом?
– То есть?
– Ведь речь идет о человеческом теле, – нетерпеливо вставил доктор Майклс. – Эксперименты со сверхнизкими температурами ставились главным образом на солях и металлах, например, меди. – Молодой патологоанатом смутился и недоговорил. – Ой, извините, доктор Ричмен. Я вас перебил.
– Ничего-ничего, доктор, – улыбнулся Ричмен и перевел взгляд на детективов. – Мне придется утащить вас в научные дебри. Из третьего закона термодинамики вытекает, что достичь абсолютного нуля невозможно, ибо тогда атомы придут в состояние статичности.
Нобл и Маквей только хлопали глазами.
– Как вам известно, – продолжал доктор, – атом состоит из электронов, движущихся вокруг ядра, которые в свою очередь состоят из протонов и нейтронов. При охлаждении атомарное движение замедляется. Чем меньше температура, тем медленнее движение. Это понятно? Если создать магнитное поле, притягивающее замедленно двигающиеся атомы, можно манипулировать материей на молекулярном уровне, но лишь до определенных пределов. А при абсолютном нуле можно творить с атомами все, что заблагорассудится – разумеется, чисто теоретически. Ведь атомы будут полностью неподвижны.