— Я с удовольствием убила бы Ричарда, — сказала Гейл Морису, руководителю лаборатории.
— А я нанял бы для тебя лучшего адвоката, чтобы он защищал тебя в суде, — без улыбки проговорил тот. — Как ты думаешь, Ричарду известно, где находится птица?
— Возможно, но мне он ни за что этого не скажет. Он ненавидел Жерара. Я поговорю с Надеждой, хотя думаю, что он наверняка подкупил ее.
— Птица знала твое имя? Или название лаборатории? Или номера телефонов?
— Нет, но Жерар помнил звук моего сотового телефона и часто воспроизводил его.
— Что ж, тогда, возможно, в один прекрасный день он тебе позвонит.
Гейл вздохнула:
— Возможно.
Алекс Барнет вела один из самых сложных в ее практике процессов — дело по обвинению в сексуальном нападении и изнасиловании двухлетнего мальчика в Ма-либу. Обвиняемый, тридцатидвухлетний Мик Кроули, политический обозреватель вашингтонской газеты, находился в гостях у своей свояченицы, когда вдруг ощутил непреодолимую потребность заняться анальным сексом с ее маленьким, еще не выросшим из подгузников, сыном. Кроули был богатым и глубоко испорченным выпускником Йеля, наследником огромного состояния, заработанного на ниве фармацевтики. Он нанял печально известного вашингтонского адвоката Эйба Ганцлера по кличке Не-Было-Такого.
Как оказалось, сексуальные пристрастия Кроули были хорошо известны в Вашингтоне, но Ганцлер в своей обычной манере еще за несколько месяцев до начала процесса принялся отчаянно шельмовать в прессе Алекс и мать ребенка, доказывая, что они — завзятые феминистки, а все дело является лишь плодом их извращенного воображения. И все это — несмотря на наличие официального заключения врачей, проводивших освидетельствование малыша. Пенис у Кроули был маленький, но все же причинил серьезные повреждения прямой кишке крохи.
Алекс, позабыв обо всем на свете, готовилась к третьему дню судебного заседания, и в этот момент Эмми, ее помощница, сообщила по интеркому, что ей звонит отец. Алекс сняла трубку.
— Я ужасно занята, папа.
— Я не задержу тебя надолго, — сказал отец. — Хочу уехать на пару недель.
— Да? Понятно.
В кабинет вошел один из ее коллег-адвокатов и шлепнул на стол Алекс пачку свежих газет. «Стар» напечатала фотографии пострадавшего ребенка, больницы в Малибу и неприглядные снимки Алекс и матери малыша, глупо щурящихся на ярком солнце.
— Куда ты уезжаешь, папа?
— Еще не знаю, — ответил отец, — но мне нужно побыть одному. Сотовый, наверное, отключу. Когда доберусь до места, я пришлю тебе весточку. И коробку с кое-какими вещами. На тот случай, если они тебе понадобятся.
— Хорошо, папа, отдыхай.
Говоря с отцом, она перелистывала «Лос-Анджелес таймс». На протяжении многих лет эта газета боролась за право иметь доступ и публиковать любую информацию, связанную с судебными процессами, — независимо от того, является ли она предварительной, носит ли частный характер или даже основана на слухах. Калифорнийские судьи с крайней неохотой предавали огласке даже документы, в которых указывались домашние адреса пострадавших женщин или медицинские данные, связанные с изнасилованными детьми. Такая газетная политика давала адвокатам возможность делать громкие и голословные утверждения в пользу своих подзащитных еще до начала суда. Почему бы и нет? «Таймс» напечатает все, что угодно! И «Тайме» печатала. «Народ имеет право знать!» Да, народ действительно имел право знать, какого размера были разрывы в прямой кишке несчастного маленького мальчика…
— Алекс, ты держишься?
— Да, папа, я в порядке.
— Они тебя еще не достали?
— Нет. Я жду помощи от общественных организаций по защите детей, но они пока не делают никаких заявлений и хранят странное молчание.
— Ты наверняка потрясена всем этим, — сказал он. — Этот мерзавец имеет крепкие связи среди политиков. Сволочь! Ну ладно, Лекси, мне пора.
— Пока, папа.
Алекс положила трубку. Анализы ДНК должны быть готовы уже сегодня, но их результаты еще не пришли из лаборатории. Взятые образцы были минимальными, и она с тревогой думала о том, что они покажут.
В обитом бархатом презентационном зале известного лондонского рекламного агентства «Селат, Энни, Косс лимитед» мягко погасли огни. На экране возникло изображение американского шоссе, по которому, сливаясь в мутную полосу, неслись машины. Вдоль шоссе не росло ни единого деревца, зато виднелись бесчисленные рекламные плакаты и вывески. Гэвин Косс по опыту знал, что такая картинка способствует немедленному сплочению аудитории. Любой негатив в отношении Америки воспринимался на ура и работал безотказно.
- Американский бизнес тратит на рекламу больше средств, чем любая страна мира, — сказал Косс. — Иначе и быть не может, учитывая качество американских товаров…
В темном пространстве плавали кроссовки.
— …И интеллект самих американцев. Негромкие, приглушенные смешки.
— Как заметил недавно один из наших журналистов, большинство американцев неспособны найти собственную задницу даже с помощью обеих рук.
Громкий смех. Аудитория начала разогреваться.
— Грубый, бескультурный народ, похлопывающий друг друга по спине по мере того, как каждый залезает все глубже в долги. — «Этого должно хватить», — подумал он и сменил тон. — Однако я хотел бы привлечь ваше внимание к другому. А именно, к огромному количеству рекламных сообщений, организованных в пространстве вдоль шоссе. Кроме того, в каждом автомобиле есть радио, которое передает еще большее количество рекламы. Ежедневно американцы слышат до трех тысяч таких сообщений. Точнее говоря, слушают, но не слышат. Психологи установили, что чрезмерное количество рекламных объявлений создает своеобразный блок, не пропускающий их в сознание человека, и со временем этот блок превращается в непробиваемый панцирь. В мире, и без того перегруженном информацией, все эти объявления теряют силу и перестают оказывать какое-либо воздействие.
Картинки на экране стали меняться. На нем появилось изображение Таймс-сквер в Нью-Йорке, затем Синдзуки в Токио и, наконец, Пиккадилли в Лондоне.
— Насыщение современных городов рекламой сегодня носит глобальный характер. Огромные рекламные инсталляции, включая гигантские видеоэкраны, появляются на городских площадях и шоссе, на станциях
метро и вокзалах. Мы пытаемся воткнуть рекламу всюду, где только можно: в магазинах, в общественных туалетах, в залах ожидания, в пабах, в ресторанах, в залах аэропортов и в самолетах. Более того, мы замахнулись на персональное пространство человека. Логотипы, названия брэндов и рекламные слоганы появляются на самых обычных, казалось бы, предметах: ножах, столовых приборах, компьютерах. Мы находим их на всем, что носим — одежде, сумках, обуви, украшениях. Если на публике появляется человек без какого-нибудь логотипа на майке или кепке, это вызывает удивление. Если бы тридцать лет назад кто-нибудь предсказал, что вскоре каждый житель земли превратится в человека-сандвича, ходячую рекламу той или иной фирмы, такая идея показалась бы фантастической. И все же это случилось.