Вот так мы и живем. С министром развития, устанавливающей правила для моря в меру своего (не)понимания и (не)компетентности. Вскоре у побережья Галисии или еще какого капитан терпящего бедствие судна опять попросит убежища, и опять из этого раздуют позорнейшую историю. Не хотел бы я оказаться на месте этого капитана. Любому испанскому политику судно, затонувшее в далеком море, милее того, что все еще плавает перед глазами у избирателей. Он и сам его затопит, как это произошло с «Престижем».
Я много лет читаю журналы по навигации, в основном английские и французские. Не глянцевые с роскошными яхтами для толстосумов, а те, что издаются для моряков, — Yachting, Bateaux, Voiles — или специализированные, с уклоном в историю и археологию, вроде изумительного журнала Le Chasse-Marée и других в этом духе. Испанские журналы я тоже, конечно, читаю. То есть не столько читаю, сколько листаю. Я как-то столкнулся в порту с главным редактором одного из них. Отчего, спросил я, у вас в журнале столько новинок и примитивных советов о том, как швартоваться в марине, но почти нет полезной информации для тех, кто плавает? Мой собеседник пожал плечами. Это бизнес, сказал он. Нам нужна реклама. А испанские рекламодатели не любят видеть свои объявления между бурями и трагедиями. Хорошо, а читатели? — спросил я. Ха, ответил он, эти — и того пуще. Море продается как безмятежное идиллическое место, где никогда не происходит ничего дурного. Настоящее море в Испании никого не интересует. Здесь не любят тех, кто портит другим удовольствие.
Так что журналы наши по-прежнему представляют собой помесь модного каталога с расписанием регат. Да я ведь не против. Это все интересно и важно. Но не все в море сводится к дизайнерским очкам, модной обуви, парусам из сероуглерода и лучшему гидроциклу года. Иной раз куда важней прочесть о реальном опыте, о том, с чем может столкнуться мореплаватель, и о том, как выбраться из ситуации, когда дело запахло керосином. Что поможет удержать судно на плаву, когда приходится брать третий риф, откачивать воду или вдруг среди ночи отказал мотор и ветер гонит корабль к опасному берегу. Что делать, чтобы спасти собственную шкуру и команду, за которую ты в ответе.
Всего этого в испанских журналах не доищешься. Их страницы сверху донизу забиты скрытой и неприкрытой рекламой: новые яхты, электроника, регаты, одежда и разнообразные хитрые приспособления, частенько не имеющие никакого отношения к настоящему морю, которое куда жестче и проще всего этого. Что до практической части, то из года в год до тошноты повторяются одни и те же очевидные темы: как подготовить яхту к зимовке, как пользоваться радаром, как зажечь сигнальную ракету и надуть спасательную шлюпку. А весь морской опыт сводится к перечислению ресторанов и романтических бухточек на туристическом побережье — с великолепными фотографиями и рассказом о том, как Мари Пепа и Пако путешествовали по Карибским островам, непрерывно щелкая фотоаппаратом и таская из воды огромных лангустов. Когда же, в порядке исключения, на обложке появляется заголовок «Буря и ветер, опасность!» и ты с любопытством роешься в журнале, надеясь узнать что-нибудь полезное о штормах, неизбежно обнаруживаешь, что речь, как всегда, идет о графиках и картах с объяснениями, как собирается шторм и каковы его метеорологические последствия. Как всегда. И вот кладешь перед собой это безобразие, а рядом с ним — Yachting или Voiles за тот же месяц — там тоже хватает бутиков, гонок, модных парусных и моторных лодок, но есть и отличные, без капли занудства, советы, что делать с радаром в канале Ла-Манш или как обнаружить и устранить течь, есть подробнейшие лоции с тщательно нанесенным береговым рельефом, со всеми отмелями, есть пространные морские отчеты — от судовых журналов до статей под названием «Восемьсот миль без руля и ветрил», «Вертолет спасает от шторма», «Ночной морской путь в Бискайском заливе» и «Потопленные паромом». Всякий разумный мореплаватель найдет в этих материалах что-нибудь полезное, и когда придет момент — а в море он приходит всегда, — извлеченный урок поможет ему предотвратить или решить проблему.
Впрочем, ладно. Всяк имеет такие морские журналы, какие хочет. И каких он заслуживает. А чтобы посмотреть, чего мы хотим и заслуживаем, достаточно сравнить обложки наших журналов с иностранными. У французов и англичан там изображены гоночные или кругосветные парусники, экипаж в непромокаемой — да-да, расскажите мне, что дело в климате! — одежде управляет судном. Вид у всех серьезный, а заголовки гласят «Корабль затонул прямо у меня под ногами» или «Причаливаем ночью: стараемся избежать проблем». На обложке же испанского журнала — и я просто вежливо промолчу об итальянских — непременный моторный катер рассекает морскую лазурь, дева в бикини принимает солнечные ванны, а вокруг нее будто порхают названия новых яхт, одна роскошнее другой. Ну, и заголовки соответствующие: «Готовимся к отпуску», «Телевизор на борту» и «Бросаем якорь на Ибице». Конечно. Куда ж нам без Ибицы.
После полуночи берег кажется темной полосою за бортом. Глухая безлунная ночь, сильный ветер натягивает якорную цепь. У нас небольшое ЧП из тех, что постоянно случаются в море, — капитан парусника, болтающегося тут же неподалеку, швартует свою шлюпку, просит о помощи, поднимается на борт и проводит со мною время, необходимое, чтобы решить его проблему. Через час он снова спускается в шлюпку и растворяется в ночи, а мы так ни разу и не увидели лиц друг друга. Все происходило без света, в почти непроглядной тьме. Мы даже не назвали своих имен. Мы были друг для друга тенью и голосом.
Я уселся на корме, размышляя об этом, над моей головой — фонарь на клотике, и россыпь невероятно ясных звезд, такая непривычная для того, кто привык смотреть на городское небо, медленно вращается с востока на запад вокруг полярной оси.
В прежние времена, говорю я себе, сцена, произошедшая только что, не показалась бы мне странной, общаться в темноте было делом обычным. Городское освещение было слабым — если вообще было, электричества тогда еще не знали, а жизнь масляных и керосиновых ламп, свечей, факелов и прочих огней была коротка, и после захода солнца люди могли себе позволить осветить только очень маленькую частичку своей жизни. Практически все происходило в промежутках между тьмой и тьмой или при свете луны, как в изумительных первых строчках новеллы Сервантеса «Сила крови». Нередко путешественники, крестьяне, горожане, друзья и враги общались, не видя лиц друг друга, — в их жизни появлялись и исчезали тени и темные силуэты, оставляя по себе память о голосе, шелесте одежд, звуке шагов, позвякивании монет, смехе, всхлипываниях, дружеском или враждебном прикосновении руки, тела или оружия. Должно быть, картина мира, то, как люди видели ближних своих, была в те времена совершенно иной, нежели сегодня при окружающем нас свете, при негаснущих огнях, неиссякаемых источниках информации, вспышках и всплесках цвета. Совсем иной отпечаток оставляют в нас безымянные тени и голоса, что приходят из темноты.
И моя память полна теней, говорю я себе. Сегодняшний случай заставляет меня вспомнить другие времена из моей собственной жизни: поля, джунгли, пустыни, разоренные города, места, где темнота была следствием чрезвычайной ситуации или вызвана необходимостью остаться в живых. Самое большее, что мы могли себе позволить, когда темнело, — короткую вспышку фонаря или огонек спрятанной в горсти сигареты. Оглядываясь назад, я вдруг понимаю — до сих пор мне не приходило в голову задумываться об этом, — как много их было в те годы — людей, с которыми я общался в темноте. Людей, которые так или иначе повлияли на мою жизнь и мою работу, но от которых мне остался только звук, несколько слов, запах, предупреждение, ощущение дружеской поддержки или угрозы, металлический щелчок оружия, короткий свет фонаря, скользнувший по моему лицу, красный огонек сигареты, освещающий пальцы и нижнюю половину лица, черные тени в лазах и убежищах, всхлипы детей, стоны женщин, жалобы и проклятия мужчин, смутные темные пятна или неясные очертания на фоне взрыва или пожара, тени, оставившие следы в моей памяти, случайные друзья, чьих лиц я никогда не видел, вроде парней, крикнувших мне «беги!» однажды ночью семьдесят шестого в Бейруте, когда они отступали между очередей, стреляя, чтобы прикрыть меня, или голос и руки боснийского солдата, перетянувшего мне вены на левом запястье — я чувствовал, как кровь течет по пальцам, — взрезанные стеклом в Мостаре в Рождество девяносто третьего, и сейчас, вспоминая об этом, я в задумчивости провожу пальцами по маленьким шрамам.