— Так что случилось-то, Захар Борисович? — спросил я в нетерпении.
— Меня… Меня отстранили от дела, — сказал он тихо, глядя в свой чай.
В комнате стало тихо.
— От какого дела, Захар Борисович? — спросил я наконец.
— От того — Бром и Ковалевский.
— Так дело-то закрыто, — напомнил я. Он кивнул.
— Было закрыто. Но я направил представление своему начальству с аргументацией, почему не считаю, что дело надо закрывать. Связал убийство Ковалевского с мнимым самоубийством Юрия Фигуркина… Указал на возможную причастность к делу группы мужеложцев, которые называют себя «сестрами»…
— Ага, — перебил я, — так вы решили копать дальше?
— Да, — сказал он и осторожно приподнял чашку над блюдцем, но потом, будто не выдержав ее тяжести, поставил обратно. — Мы совершенно не разрабатывали историю этих самых «сестер».
— Так-так-так, — пробормотал я, пытаясь нащупать в кармане халата табакерку. Но потом вспомнил, что оставил ее в кармане пиджака — подальше от Маши, которая никак не могла смириться с тем фактом, что я вернулся к этой приятной, но совершенно вредной, по ее мнению, привычке. — Тактак-так, вы подали рапорт. И что же случилось?
— Мне ответили, чтобы я не занимался… — Он скосил глаза на Машу. — Не занимался ерундой. Но в более сильных выражениях. — А вы?
— А я ответил, что не считаю это… ерундой. И что если мне будет отказано в возобновлении дела… Обоих дел… Я подам рапорт в Санкт-Петербург.
— Ого! — воскликнул я. — Зачем? Архипов в недоумении посмотрел на меня.
— Что значит — зачем?
— Зачем вы пошли на такой шаг? Зачем пригрозили рапортом в Санкт-Петербург? Не проще ли было обратиться к московскому обер-полицмейстеру? Он скривился.
— Это все происходило как раз в кабинете обер-полицмейстера.
Я пожал плечами:
— Тогда зачем вы решили нажить себе такого врага, Захар Борисович? Не проще было бы смириться? Его скулы порозовели.
— Владимир Алексеевич, — сказал он напряженным голосом. — Я понимаю, что вы и многие обыватели считают полицейских ленивыми и глупыми взяточниками. Я не стану говорить за всю московскую полицию, но, видите ли, я не простой околоточный или городовой. Я — следователь Сыскного отделения.
— Ну и что? — спросил я.
Скулы Архипова из розовых стали почти красными.
— Что вы про меня знаете, Владимир Алексеевич? — спросил он, глядя мне прямо в глаза. — Почти ничего.
— Вот именно. Поверьте, у меня есть свои мотивы, чтобы служить в Сыскном отделении. И служить так, чтобы было не стыдно. В первую очередь — перед собой.
— Так расскажите мне о себе, — предложил я.
— Нет. Он взял печенье и тут же сломал его пальцами.
— Извините. — Архипов аккуратно смахнул крошки со скатерти. — Не сейчас, во всяком случае.
Я вздохнул:
— Ну, хорошо. Однако вы ведь пришли ко мне вовсе не для того, чтобы рассказать, что вас отстранили от дела?
Он кивнул:
— Не только. Но в первую очередь именно за этим.
— Так чего же вы хотите?
Архипов, по-прежнему не обращая внимания ни на бутерброды, ни на вареные яйца, выудил из вазочки тонкий кругляшок печенья — на этот раз ему удалось не сломать его.
— Я буду говорить с вами совершенно открыто и потому попрошу сохранить все в тайне.
Кивнув, я принялся чистить яйцо.
— Уверен, что мое начальство просто перестраховывается из-за… э-э-э-э…
— Из-за великого князя? Из-за Сергея Александровича, — подсказал я.
— Да, — кивнул он. — Из-за этого. Из-за его м-м-м… склонностей. История, прямо скажем, некрасивая. Куда она заведет — непонятно. Какие имена всплывут — неясно. Вот и действуют по принципу «как бы чего не вышло». Оттого дело закрыто, а я отправлен в отпуск. — Так.
— Официально я больше этим не занимаюсь. Но с другой стороны…
— С другой стороны, — догадался я. — В отпуске вы можете заниматься чем угодно.
— Вот именно. Хотя и без полномочий — как частное лицо. Как вы. Вы ведь занимаетесь этим делом? Я угадал?
Я неопределенно пожал плечами и отправил в рот сразу все яйцо, заслужив гневный взгляд Маши, сидевшей у окна и делавшей вид, что она совершенно не подслушивает. Архипов взглянул на нее и неуверенно произнес:
— У вас ведь нет секретов от вашей супруги?
— Конечно, нет! — ответила Маша.
— Конечно, есть! — ответил я. — Но теперь — какие уж секреты!
— Так я угадал? Я кивнул.
— Так вот. Я хотел бы присоединиться к вашему расследованию.
Я пожал плечами.
— Оно практически закончено.
— Вот как?
— Поймите, — сказал я. — Меня в этом деле вовсе не интересовало полностью раскрыть, кто именно скрывается под масками «сестер». Од… один мой знакомый попал в неприятную ситуацию, связанную со смертью Юрия Фигуркина. Это совершенно посторонний человек. Теперь, со смертью Аркадия Брома, эта неприятная ситуация разрешилась сама собой. Все.
Архипов откинулся на стуле.
— Так-так, — сказал он. — Значит, вы — пас.
— Пас, — подтвердил я.
— Ну что же, — вздохнул он. — Тогда не смею больше вас беспокоить.
Он встал и поблагодарил Машу за чай и печенье.
— Захар Борисович, — окрикнул я сыщика. — Но вы сами-то будете продолжать это дело?
— Буду.
— Хорошо, — сказал я. — Если узнаю что-то важное — обязательно вам расскажу. Как вас разыскать? Он продиктовал мне адрес, который я занес в записную книжку, откланялся и ушел. Маша стала убирать со стола. Делала она это молча, быстро — явно сердилась.
— Ну? — спросил я. — Что ты куксишься, Мария Ивановна? — Скажи-ка мне, — Маша уперла руки в бока, — кто этот твой знакомый?
Я закатил глаза.
Следующий день принес новый сюрприз. Обедая в «Эрмитаже», я, ожидая заказанных цыплят по-польски, читал «Листок». И в криминальной колонке наткнулся на короткое сообщение о том, что возле Дорогомилова из Москвы-реки вынесло труп мещанина Леонида Брома, фотографа, имевшего мастерскую на Большой Ордынке. Пристав, проводивший первоначальное обследование тела, обнаружил, что покойнику, прежде чем он утоп, перерезали горло. Вероятно, мой азиатский знакомец все-таки нашел Леонида раньше, чем тот успел скрыться.
Я подозвал метрдотеля и спросил, где у них телефон. Мне показалось обязательным сообщить эту новость Надежде Петровне. Наконец, барышня соединила меня с ателье Ламановой. Но та, даже не дав мне сказать ни слова, потребовала, чтобы я срочно, бросив все дела, приехал к ней. И повесила трубку.