Хотя, с другой стороны, в Москве жена на сносях, да дом, да хозяйство. Вот уже и засеяли отобранные с осени злаки. По весне диковины посадили: картошку, вон, помидорки. И все – с прицелом уже на трехпольную систему, землю предварительно, обильно сдобрив золой из печи да бани. Вон Ждану отрада! Ковыряется! Матвейку, за зиму располневшего, привлек, и тот, сонно шныряя по грядкам, принялся осваивать премудрости селекционирования да хозяйства ведения на новый лад. Хотя, конечно, делал это без того рвения, с которым в свое время Ждан за дело схватился. Матрену в свой дом Милован забрал, да все одно она нет-нет, да вызывалась помочь, к Николаю Сергеевичу, как к отцу привязавшись.
К артелям еще одна добавилась: прядильная. Благодаря тому что на время подселил к себе Никодима с семейством его, рук женских прибавилось. Вот и сидели, работу на прялке с ножным приводом осваивая. А потом, оценив новинку, начала Аленка баб чуть ли не силой пересаживать за станки. Кряхтели поначалу, дело-то понятное. Ворчали. Мол, что за бесья потеха?! Где видано, чтобы так?!
Тут, правда, сам Булыцкий масла ненароком в огонь подлил. Воодушевленный успехом, на прялку по два колеса да веретена устанавливать начал. Так, по задумке чтобы в два раза больше пряжи тянуть. А вот здесь и начались проблемы; даже Аленка поморщилась. Но с ней – понятно. Покривилась, да приняла мужа подарок. Туда, сюда, да начала работать. И вправду больше нити получаться стало.
– Ну, Аленка, видишь, – довольно ухмыльнулся Николай Сергеевич, залихватски подперев бока, – ловчее идет.
– Твоя правда, ловчее, – поглаживая округлившийся животик, отвечала женщина. – Ладен ты, муженек мой. И люди при делах, и доход в доме; ткачи вон зачастили за нитью.
– А ежели в каждом доме такие стоять будут, а? Представь себе только, Аленка!
– Ой, беда ведь придет! – искренне перепугалась та.
– Какая беда-то?!
– А такая: на что пряжи-то столько? Оно, вон к походу купеческому набрали сукна, а остальное куда? А как пряжей оброк платить смерды начнут, тогда как? Куда ее? Печи, что ли, топить?
– Так на продажу!
– На продажу – сукно да ткани. Пряжи-то, хоть и уторгуешь, да сколько там ее? А ты с прялкой своей, хоть и вдоволь дашь ее, так и цену обронишь. А раз так, то и бабы, пряжу продававшие, тебя словами последними лаять начнут! Не будет ее цены прежней, раз укупить сколько душе угодно можно.
– Жадность – грех! Раньше продавали – с песий нос, да и цену заламывали. А нынче нехай прялки с колесами себе ставят, да за дешево, но больше продают. То на то и выйдет!
– А шерсти откуда столько возьмешь, а? Да и сколь пряжи той ни сделаешь, а ткачи больше, чем потребно, и не возьмут. Вон, уж и не поспевают за нами ткачи-то. Куда боле-то желаешь дать?!
– И впрямь, – задумчиво ответил Николай Сергеевич. – Поторопился.
– А ты не кручинься почем зря, – тут же подбодрила верная супруга. – Ты вон шибко сметлив. И эту неурядицу осилишь.
И правда. Давно уже у Николая Сергеевича мысль зрела о том, что надо бы станок горизонтальный ткацкий внедрять, благо в музее краеведческом местном был один такой. Нашли где-то в деревне. Убитый. Наполовину сгнивший. Ох, как намаялись, восстанавливая его по деталюшке да по досочке! Зато теперь – ясно: не зря маялись. Представление имеется, как оно должно-то быть!
Тут, правда, следующая логическая проблема: а девать-то куда сукно? Один станок ежели, так и не беда. А если у каждого ткача, то что? Толку-то в станке том, если продукт девать некуда?! На продажу если только, да и то: кому? В соседние, получается, княжества. Так то, как технология отработается, да не раньше. Покупают ведь иноземное, да оттого, что свое – худо. Вот и задача – технологию освоить да свое дать, не хуже чтобы! А до тех пор? Разом ведь ничего не делается; это уже Булыцкий крепко-накрепко на носу зарубил. А по шагам если, то как? И так и сяк прикидывал Николай Сергеевич, да ответ не приходил все.
Слободан на звоннице отбил три удара. То значило, что утреня закончилась и уже скоро подтянутся княжич с ребятней на очередной урок. Сегодня с согласия Фрола – дьякона, рукоположенного на место погибшего Феофана и по настоянию Киприана приставленного к Николе, да еще и отцом крестным назначенного отрокам чужеродца, – полностью посвященный мореплавателям.
А раз так, то и самое время в палаты княжьи выдвигаться. Так, чтобы раньше сорванцов на место прибыть да подготовиться успеть. Иначе вопросами закидают. Ведь как на подбор пацанье: смышленое, толковое да любопытное. Накинув легкий зипунишко, пенсионер вышел в сени.
По прикидкам мужчины, времени не так много было, поэтому стоило поторопиться. А раз так, то имело смысл поймать «кузовок» – очередное нововведение неугомонного пришельца. Уж больно в душу тому запала конструкция с двумя грустными рикшами. Так что поведал он про диковину верному своему мастеровому – Лелю.
– Гляди, Лель! – пожилой человек горячо принялся рассказывать товарищу про новшество. – Таких смастерить хотя бы дюжину, так и горемыкам, подаяния просящим – заработок. Хоть бы и харчем каким, а все одно – радость. Лучше, чем милостыню просить. Гляди, – зная привычку мужика подолгу переваривать услышанное, суетился трудовик. – Покрепче народец собрать, да… – сбился Булыцкий, не зная, как бы обозвать диковину, – каблучки им эти. Пусть люд честной возят.
– Задарма, что ли? – неожиданно быстро отреагировал деревянных дел мастер.
– Зачем задарма? – удивился Булыцкий. – За харч возят пусть! А каблуки, те – да, – сообразив, что имел в виду собеседник, добавил Николай Сергеевич. – Пусть бегают лучше, чем по посаду шныряют. Оно и сраму божьего меньше, и спокойней.
– Грех – праздность, – уверенно мотнул головой старик.
– Вот и я про то же самое, – жарко поддержал его трудовик, радуясь, что мастеровой начал отвечать хоть как-то впопад. – Чем других жалобить, пусть лучше делом займутся!
– Так и нечего дармоедов плодить, – нахмурив брови, продолжал старик, словно не услышав реплики Николая Сергеевича. – Те, кто хотел перебиться, уж и при деле! Вон, мальцы в потешниках княжича, а те, кто постарше, – в артелях. Кому ни то, ни то не любо, те и на папертях с лихими вперемешку! И будут сидеть! Им так милей! Всяко душа сыщется жалистливая, чего-нибудь, да подаст! А нет, – так и до лиха малость самую!
– Да оттого и сидят, что убогие, – попытался вставить трудовик, однако Лель, разгоряченный монологом, и не слушал уже.
– Эти твои, как их там… Каб-луч-ки, – выговорив непривычное слово [55] , – так и пропадут ни за зря. Или в них же сидя, милостыню и будут просить! – гневно продолжал тот. – Убогие! – передразнив товарища, буянил между тем мастер. – Так и будут плакаться, что тяжела ноша-то. А Никола, он же жалостливый! Поймет да простит. Да так и сгубятся труды его!