– Так латиняне же, – попытался вставить Булыцкий.
– Ближнего своего возлюби, как самого себя, – проронил в ответ Сергий. – А какая любовь тут, ежели друг на друга пусть бы и непутевых науськаем? Сами в раздорах грязнем да раздоры и сеем.
– Думаешь, лучше как есть оставить было бы?
– Тому как есть уж и не бывать никогда, – отвечал Радонежский. – Да и о минувшем сожалеть – грех.
– А о чем тогда печалишься?
– А о том, что, кроме Бога да тебя, и душу излить некому, – задумчиво отвечал настоятель. – Из братии вряд ли кто боль мою поймет.
– Ты же, Сергий, – свет-человек, – поразился учитель. – За что маешься?
– Как появился ты, так и я в гордыни грех скатился, – неторопливо заговорил гость. – Спасителем себя возомнив, за тебя у самого князя просил. Желал, чтобы поверил он тебе и Тохтамыша встречу готовил. – Булыцкий умолк, не смея перебивать. – А как окаянного побили, так и на поход благословил по землям соседним. Все думка была, что княжество Московское, с колен поднявшись, сильным станет да Орды власть стряхнет… А оно вишь как выходит: и с Ордой все рука об руку; да еще и побратались. А тут еще и с латинянами земли православные делим [100] . И дело святое, и грех разом, – вздохнул старец.
– Так грех в чем? – непонимающе поинтересовался пенсионер.
– В том, Никола, что волю свою мы с тобою выше Божьей ставим. Вот в чем грех-то наш. Прошлого дня – Тохтамыш, ныне – Витовт с Ягайлой. А как знать, мож, то – и впрямь Антихриста приближения знаки? Может, на колени мир весь Дмитрий Иванович поставит? Диковинами твоими да знаниями соседей грозных земли к Москве присоединит? Мож, и впрямь Конец Света близится, а мы с тобою, гордынею обуянные, оружием диавольским сами себе рассудили быть? Молитвы святые читаем да дело в угоду Сатане творим?
И приступил к Нему искуситель, – глухим голосом начал Радонежский, – и сказал: если Ты Сын Божий, скажи, чтобы камни сии сделались хлебами. Он же сказал ему в ответ: написано: не хлебом одним будет жить человек, но всяким словом, исходящим из уст Божиих. Потом берет Его Диавол в святой город и поставляет Его на крыле храма, и говорит Ему: если Ты Сын Божий, бросься вниз, ибо написано: Ангелам Своим заповедает о Тебе, и на руках понесут Тебя, да не преткнешься о камень ногою Твоею. Иисус сказал ему: написано также: не искушай Господа Бога твоего. Опять берет Его Диавол на весьма высокую гору и показывает Ему все царства мира и славу их, и говорит Ему: все это дам Тебе, если, пав, поклонишься мне. Тогда Иисус говорит ему: отойди от Меня, Сатана, ибо написано: Господу Богу твоему поклоняйся и Ему одному служи. Тогда оставляет Его Диавол, и се ангелы приступили и служили Ему! [101]
А нам с тобою, окаянным, как знать? Мож, то Сатана говорит нам: поклонитесь мне, да от древа Познаний вкусив, Бога волю поперемените? Заместо того, чтобы на волю Господа нашего Бога положиться, возрадовались да супротив промыслу Божьего пошли? – Старик утих, а ошарашенный Булыцкий не нашел что и сказать на все это. Так и сидели, пока удар била не оповестил братию о начале нового дня.
– Прости, отче, но ответить мне нечего тебе на слова тяжкие. Мож, и впрямь Диавола то все промысел… Неведомо мне.
– Одно то и добро, что православию служим с тобою оба, – шепотом отвечал старец. – Только тем и пред Творцом нашим ответ держать будем на Суде на Страшном.
– Ох, и дай Бог.
– Время исповеди скоро. Исповедаешься да причастишься. Все лучше будет. Ягайло же под латинян ушел да волею папы римского интердикт землям Великого княжества Литовского сотворил. Хоть и попусту то православным, а все одно – грех.
После исповеди, на которой поведал Николай Сергеевич и про сон свой, и про сомнения, что за ним пришли, Сергий Радонежский до самого вечера затворился в своей келье, велев ни под каким предлогом не беспокоить его да от молитв не отвлекать. Лишь к вечеру ближе, после службы велел старец пришельца к себе кликнуть.
– От Бога сон твой, а не от Дьявола, – задумчиво глядя на пляшущее пламя лучины, прошептал настоятель. – Да только мне смысла его Господь открывать не возжелал. Молись, как сомнения в душе тесниться начнут. Молись, да на волю Отца нашего небесного уповай; коли все по воле его, так и не быть беде. Большего, не обессудь, не могу сказать. Сокрыт от меня промысел Всевышнего.
– Благодарю тебя, отче, – склонился в ответ преподаватель.
– Ступай. Два дня вам сил набраться, да далее пойдете. Князь уж ждет.
Пользуясь возникшей паузой, несколько раз ходил Некомат к Сергию самому на исповеди.
– Ох, и зачастил, – в очередной раз заприметив, как их новый знакомец из исповедальни выходит, проворчал Милован.
– А ты того мне покажи, что без греха, – отвечал Булыцкий.
– Твоя правда.
– Епитимью на него Сергий наложил: в монахи постричься через год. Живот сохранит ежели… А до того – послушание строгое, пост и воздержание.
– Чудить, думаешь, опять начнет?
– Кто знает? Сам же говаривал там, на озере: мол, чую, что век короток.
– Что зверь дикий, людина, – задумчиво проговорил Милован. – Лиходействовал, пока видывал, как люди уходят. По-разному бывало. Кто зов смерти чуя, весел становился да до потех охоч, пусть бы и срамных. Кто, напротив, зол, да тучи черной смурнее, да с другими от того лют. А кому и все одно было. Говаривали только: завтра – на встречу с Богом. Так и уходили. Молча да покойно. Третьяка-то помнишь? Того, что медведь задрал?
– Кажись, да.
– Из угла красного не вылазил день весь. Все молитвы читал да поклоны бил. Знать, тоже почуял, что на Калинов мост пора.
– Нечего тут сказать, – пришелец тяжко выдохнул.
– Никола, а Никола, – осторожно окликнул Милован.
– Чего тебе?
– Слышь, Никола, а там… У тебя… В грядущем. Как оно? Как люди Богу души отдают?
Булыцкий лишь пожал плечами.
– Как, как? Был человек, и не стало его. За беготнею своею мало кто зов смерти чует. Мож, только старики, да и то – не все. Да и смерть, особенно чужую, мало кто замечает. Был человек, и не стало его. Да и в Бога мало кто верит. Мол, век откоптил – и все. Приехали. Потому и живем: завтра – хоть огнем гори. А о смерти думки, так те – со страхом в душе. Карабкаемся. Руки-ноги в кровь, лишь бы хоть и день божий, а у смерти сторговать.
– А благочестие? А страх божий?
– А нет страху и нет! Есть охота до кунов да почестей. Каждому желанна мечта самому пристроиться да родню подтянуть, хоть бы и дадоны, но свои зато.
– Срам! Грех! – замотал головой бородач.