Его мать, голядка Уксиня, имела славу ведуньи: всем помогала при родах, умела гадать бросанием жребия, лучше всех знала разные травы. Когда родился ее пятый сын и свекровь-повитуха стала обмывать младенца, ей никак не удавалось смыть кровавое пятнышко на левом глазу новорожденного. Потом разглядели, что это родимое пятно, занимающее внешний угол века и часть пространства под бровью.
Об этом много толковали в гнезде Озеричей: младенец помечен от рождения, к чему бы это? Ничего хорошего не ждали, и большуха решила на всякий случай не давать ему родового имени. Уксиня придумала новорожденному имя Равдан – «багряный». Товарищи-словене часто звали его Радан, что было им ближе. Пятно так и осталось на всю жизнь и привлекало внимание, хотя ничуть не мешало самому обладателю. Подозрения большухи оправдались: младший внук плохо уживался с родичами, дерзил и куда охотнее уходил весной в лес, чем осенью возвращался домой. «На него суденица не то плюнула, не то поцеловала!» – говорили родичи со смесью осуждения и невольной зависти. Сам-то он не сомневался: судьба пометила, чтобы из виду не потерять.
– Давай, не повидаться же к тебе домовик притащился, – поторопил его Ярый, знавший, что «отцы и деды» по Равдану тоже не скучают. – Видать, любопытное расскажет.
Все трое уже оделись. Рубахи из небеленого льна, свиты и порты из серой или бурой шерсти делали их малоприметными в лесу. Шли бесшумно, скользили, будто тени, и Честомил из рода Озеричей, внезапно обнаружив их перед собой, вздрогнул от неожиданности. Он ждал их на берегу Днепра, под развесистыми ивами; рядом был вытащен на песок челн, выдолбленный из ствола такой же толстой ивы.
Близко они не подошли: остановились в пяти шагах, на краю зарослей. Встречи вилькаев и «домашних людей», или домовиков, как лесные их называли, всегда происходили как-то так – на меже, на ничьей земле. Никто из них не боялся друг друга, но взгляды были взаимно настороженными: и те, и другие видели перед собой чужаков, живущих за гранью знакомого мира.
– Здоровы будьте, лесные! – приветствовал парней Честомил. – Отец прислал.
– И вам не хворать, – ответил за всех Равдан, которому Честомил приходился родным старшим братом. – Что передал?
– С Рутавечи весть передали. От Лучинки. Сестра у тебя была такая, не помнишь?
– Да где их всех упомнить! – пренебрежительно усмехнулся Равдан. – У вас там девок, что в лесу зайцев… Батюшка-то времени даром не терял.
– Ты на батюшку не того… – привычно одернул его Честомил. Дома младший брат никогда не посмел бы так дерзко отвечать старшему, да еще говоря об отце, но в лесу Равдан был членом совсем другого «рода» и домашние обычаи его не касались. – Тебе до него во всю жизнь не дорасти!
– С чем тебя прислали-то? – почти ласково спросил Равдан, но за этой ласковостью явно сквозило обычное для «лесных» презрение к «домашним».
– Обоз идет с Рутавечи хороший, – ответил Честомил, подавляя раздражение, которое «лесные» вызывали у «домашних». – Такой богатый обоз. Едут два богатых свея и князю Свирьке везут какие-то подарки очень хорошие. Люди видели два тюка: вот такие, – он раскинул руки, – кожей обмотаны, увязаны, и видно, что тяжелые. На ночевках хозяева их рядом с собой кладут, чтобы присмотр был. Надо думать, там серебро.
– Серебро? – изумленно воскликнул Равдан, и его товарищи недоверчиво подняли брови. Серебра в количестве, чтобы хватило на «вот такой» тюк, они не могли даже представить. – Рассказывай! Да где же бывает столько серебра?
– А я почем знаю? Я этих тюков в глаза не видел. А видел их Подмога, Лучинкин свекр, и ему про них говорил тут мужик, что варягов от Усвяча провожает. Богатые, говорит, свеи, даже родичи свейскому князю… Мало ли что у них там? А по всему видать, что серебро.
Честомил боязливо оглянулся, хотя здесь, в пустынном месте у реки, никто не мог их слышать.
Его появлению возле этой ивы предшествовали бурные споры между родичами. Озеричи жили у истоков реки Каспли с незапамятных времен. Еще при дедах стали все чаще появляться торговые гости, пробиравшиеся от Ловати на Днепр, чтобы оттуда попасть на Волгу или Семь-реку. Местные жители давно приспособились брать плату за проезд по их угодьям, к тому же завели на волоке целое хозяйство: держали катки и волов, которых впрягали в тяжелые лодьи, волокуши, на которых перевозили товар от одной воды до другой. Сами помогали торговым гостям перетаскивать лодьи и перевозить груз, поправлять, что сломалось, подвозили съестные припасы и все прочее, в чем может возникнуть нужда в далеком пути. Плату брали частью товара и в хорошие годы поднимали на этом столько, что хватало пережить плохие. Они отказались даже от поиска новых участков под палы, не желая далеко отходить с такого выгодного места, и теперь на пару переходов вокруг людей из рода Озеричей собралось столько, что хватило бы на маленькое племя.
Князья Велеборовичи взимали с этого и свою долю и порой предлагали местным хорошие отступные, лишь бы отдали им заботу о волоках. Но те, не будь дураки, держались крепко. Разобрали наконец, что сама земля, где расположены дедовы могилы, может родить серебро даже лучше, чем просо и овес. И князья уступали. Будучи лишь старшими сыновьями прародителя Крива, они не могли, боясь богов и чуров, обидеть младших братьев, лишить исконных прав. А что ближе к человеку, чем его земля, перемешанная с прахом дедов?
Князь Сверкер, родом из руси, таких опасений не имел. Он пришел сюда по следу серебра и не дал этому следу остыть. Захватив власть над смолянами, Сверкер завел свой порядок: теперь обслуживанием волока занимались только его люди, варяги и всякие, не пойми где набранные. Разумеется, законные владельцы волоков не отдали их просто так: сам Честислав, отец Краяна, пал в сражении с княжьей дружиной. Но и тогда Озеричи не покорились: не платили дань, дважды сожгли гостиную избу на бывшем своем волоке, однажды ограбили торговый обоз, из-за чего гости потом пару лет обходили этот волок стороной.
Следующим летом после гибели Честислава княжья дружина внезапно налетела на поля, где жали рожь озерские бабы, и уволокли в Свинческ три десятка жниц – почти всех замужних баб двух главных весей. Отбивать их силой Озеричи не могли: война с варяжским князем и так лишила их многих мужчин. Пришлось мириться и приносить клятвы. Теперь они жили как все, пахали пашню, и лишь молодых парней княжий волоковый староста иной раз звал на помощь.
На всех прочих волоках – между Рутавечью и Березиной, между Лучесой и Ржицей, между Днепром и Сожем – люди были в таком же положении и затаили на Сверкера нешуточную злобу. Выступать открыто они больше не решались, но порой натравливали вилькаев на княжеские товары. Но осторожно. В этих делах варяги шуток не понимали.
Но и смоляне далеко не смирились со своей потерей. Они чувствовали себя ограбленными и жаждали вернуть свое достояние. Но пока князь Сверкер оставался в силе, надежды было мало.
– Вся его сила – в дружине, оружии да в варяжской родне! – втолковывал старейшина Краян своим двоюродным братьям, Немиге и Дебряну, а также Крутояру, главе рода Протичей, с которым обменивались невестами. – Сверкера его варяжская родня поддерживает, потому что при нем купцам легко ездить. А будут купцы опасаться – с ним вся родня перессорится.