Я не знал, знакомо ли ей мое имя, но чем черт не шутит.
Голос секретарши мгновенно изменился:
– Пожалуйста, не кладите трубку, доктор.
Несколько секунд я слышал только ровный гул: секретарша нажала кнопку «ожидание». Арт говорил, что в эпоху высоких технологий эта кнопка играет роль своего рода чистилища. Арт ненавидит телефон и пользуется им лишь в случае крайней необходимости.
– Мистер Брэдфорд уже уходит, – сообщила мне секретарша. – Но я вас соединю.
– Спасибо.
В трубке щелкнуло.
– Джордж Брэдфорд слушает.
– Мистер Брэдфорд, это Джон Берри.
– Здравствуйте, доктор Берри. Чем могу служить?
– Я хотел поговорить об Арте Ли.
– Доктор Берри, я уже убегаю…
– Я знаю об этом от вашей секретарши. Может быть, встретимся где-нибудь?
Брэдфорд замялся. Я услышал его вздох, похожий на шипение рассерженной змеи:
– Это бессмысленно. Боюсь, что я уже не изменю свое решение. Дело не по моей части и…
– Я не отниму у вас много времени.
Он помолчал.
– Ну, ладно. Через двадцать минут в моем клубе. «Трафальгар». До встречи.
Я положил трубку. Подонок. Этот клуб был расположен в центре города, и мне придется нестись как угорелому, чтобы поспеть вовремя. На ходу поправляя галстук, я спешно покинул дом Ли и бросился к своей машине.
* * *
Клуб «Трафальгар» ютился в крошечном ветхом домике на Маячной улице, у самого подножия Холма. В отличие от клубов «по интересам» в других больших городах, «Трафальгар» – настоящий тихоня, и мало кто из бостонцев знает о его существовании.
Я никогда не был там, но вполне мог представить себе интерьер этого заведения. Стены отделаны красным деревом, высокие потолки посерели от пыли, громоздкие мягкие кресла обтянуты морщинистой замшей и очень удобны, восточные ковры истерты до дыр. Короче, обстановка здесь вполне под стать завсегдатаям – людям пожилым, строгим и чопорным. Сдавая пальто в гардероб, я увидел табличку с четко выведенной надписью: «Дамам вход разрешен только по четвергам с 16.00 до 17.30».
Брэдфорд ждал меня в вестибюле. Это был плотный коротышка в безукоризненно сшитом черном костюме в тонкую белую полоску. Даже сейчас, после долгого рабочего дня, на костюме этом не было ни единой складочки. Туфли Брэдфорда сияли, манжеты сорочки выдавались из рукавов пиджака ровно настолько, насколько того требовал этикет. Брэдфорд носил карманные часы на серебряной цепочке, а знак принадлежности к обществу интеллектуалов Фи Бета Каппа красиво контрастировал с черной тканью жилетки. Не надо было заглядывать в справочник «Кто есть кто», чтобы убедиться, что Брэдфорд проживал в Беверли-Фармз или другом столь же престижном районе, что окончил Гарвард и школу правоведения при нем, что его супруга училась в Вассаре и до сих пор носила плиссированные юбки, трикотажные свитера и жемчуг и что его дети были студентами Гротона или Конкорда. Обо всем этом недвусмысленно свидетельствовала спокойная и уверенная повадка Брэдфорда.
– Я уже созрел для стаканчика, – заявил он, пожимая мне руку. – А вы?
– Тоже не прочь.
Бар размещался на втором этаже. Это был просторный зал с высокими окнами, выходившими на Маячную улицу и Общественный парк. Здесь было тихо, в воздухе чувствовался тонкий аромат сигарного дыма. Посетители стояли и сидели небольшими группами и переговаривались вполголоса. Бармен знал, кто что пьет, и не нуждался в указаниях. Но мне, разумеется, пришлось сделать заказ. Мы с Брэдфордом уселись в удобные кресла у окна, и я сказал, что предпочитаю «Гибсон». Брэдфорд молча кивнул бармену и повернулся ко мне.
– Вас наверняка огорчило принятое мною решение, но, честно говоря…
– Я вовсе не огорчен, – перебил я его. – Ведь судят не меня.
Брэдфорд достал часы, посмотрел на них и сунул обратно в карман.
– Пока никого не судят, – отчеканил он.
– Позвольте не согласиться. По-моему, судят очень многих.
Брэдфорд раздраженно забарабанил пальцами по столу и бросил недовольный взгляд в сторону бармена. Психиатры определяют такое поведение как «сдвиг».
– Хотелось бы знать, что вы имеете в виду.
– Весь город шарахается прочь от Арта Ли, как будто у него бубонная чума.
– Вы что, подозреваете какой-то таинственный заговор?
– Нет, просто удивляюсь, – ответил я.
– Один мой приятель утверждает, что все врачи чертовски простодушны. Но вы мне таким не показались.
– Это похвала?
– Скорее просто наблюдение.
– Что ж, я стараюсь.
– На самом деле никаких тайн и заговоров нет, – заверил меня Брэдфорд. – А что до мистера Ли, то он всего лишь один из моих многочисленных клиентов.
– Доктор Ли, – уточнил я.
– Совершенно верно – доктор Ли. Один из моих клиентов. А у меня есть обязательства перед всеми, и я стараюсь по мере сил исполнять их. Сегодня днем я звонил в окружную прокуратуру, чтобы узнать, когда назначены слушания по делу доктора Ли. Похоже, одновременно с другим делом, за которое я уже взялся. Я не могу быть в двух залах суда сразу и уже объяснил это доктору Ли.
Бармен принес напитки, и Брэдфорд поднял бокал:
– Ваше здоровье.
– Взаимно, – ответил я.
Он отпил глоток и уставился в свой стакан.
– Доктор Ли принял мои объяснения. Я сообщил ему, что моя фирма сделает все возможное, чтобы обеспечить его превосходным защитником. У нас четверо старших партнеров, и вполне возможно, что один из них…
– Но только «возможно»?
Брэдфорд передернул плечами:
– Как и все в этом мире.
Я отпил глоток. Коктейль был премерзкий – почти один вермут и капелька водки.
– Вы на короткой ноге с Рэнделлами? – спросил я.
– Я их знаю.
– Это обстоятельство как-то повлияло на ваше решение?
– Разумеется, нет! – Он встрепенулся. – Юрист должен уметь провести грань между службой и дружбой. Это – азы его профессии, и такое умение довольно часто помогает в жизни.
– Особенно когда живешь в маленьком городе.
Брэдфорд усмехнулся.
– Протестую, ваша честь. – Он отпил еще глоток. – Скажу вам доверительно, доктор Берри. Я очень сочувствую Ли. Как и он, я понимаю, что от абортов никуда не деться. Их делают сплошь и рядом. Последние статистические данные по Америке говорят, что каждый год на аборт приходит до миллиона женщин. Выражаясь житейским языком, аборт – штука полезная. А наши законы об абортах туманны, невнятно сформулированы и несуразно строги. Но позвольте напомнить вам, что суждения врачей страшнее любых законов. Больничные комиссии по абортам состоят из одних перестраховщиков, которые запрещают операции даже в тех случаях, когда закон разрешает их. По-моему, уложение об абортах можно изменить, лишь поборов настроения, бытующие в медицинской среде.