Потерпев просто сокрушительное поражение при создании своей первой семьи, Эдик решил учитывать свои ошибки, что потребовало от него переосмысления всего прошлого семейного опыта.
Первая семья, которую он знал, была его собственная, с мамой, папой и маленьким Эдиком. Он в ней родился и вырос — она лопнула мыльным пузырем, едва он поступил в московский институт культуры. А на вид это была образцовая семья. Папа с мамой никогда не ругались сами и не ругали Эдика. Чаще Эдик видел их порознь — то мать, то отец вечно пропадали в командировках до нескольких дней. Едва приезжал один родитель, другой уезжал. В годы учебы в институте он получал только письма из уральского городка, где оставались родители. Новости оттуда воспринимались спокойно и естественно. Что отец встретил другого человека, мама — тоже, вот совпадение удачное, так почему бы и не развестись, тем более, что сын уже взрослый. Как ты считаешь, Эдик?
Только еще через три-четыре года, получая другие новости, в голове постепенно всплыла правда. Что семьи, в которой он вырос, не было уже давным-давно, что фактически все годы его детства отец и мать жили на две разные семьи, что у отца рос уже второй сын, чуть младше Эдика, и еще дочь, да и у матери в другой семье подрастала дочь. Все годы детства он жил в атмосфере лжи. Родители вели себя очень вежливо по отношению друг к другу, называли «дорогой» и «любимая», ни в чем друг дружку не упрекали, то и дело говорили «я люблю тебя».
В обычных семьях ссоры — дело обычное, в семье Эдика ссор не было вовсе. В обычных семьях, что не так, в ход идут честные и искренние упреки, из которых местный дитенок узнает, к примеру, что папа — сволочь, гад, обманщик и мерзавец, а мама — шлюха, гадюка, тварь и бестолочь. Ребятенок, в отличие от взрослых, мыслит очень логично, хотя и неправильно. Если родные люди, отец и мать, оказались сволочами и мерзавцами, то что же такое все прочие люди, неродные? Ребенок мыслит логично, и потому растет лживым и недоверчивым. В глубине души он не верит соседу, не верит другу, знакомому, начальнику, не верит даже Президенту, за которого голосовал, не верит в дружбу, в любовь, верность, не верит в семью, не верит в Бога…да ни во что не верит. Вот так в честных семьях, где царит дух здоровой критики и правды, неизбежно вырастают лживые и недоверчивые дети.
А бедняга Эдик, которому родичи нагло врали, врали и врали — каждым жестом и взглядом и интонацией голоса — он тоже мыслил логично, как и положено ребенку, и потому воспитался этаким моральным уродцем, который верит людям. Он верил даже друзьям, верил обещаниям, он верил даже Президенту, хотя и не голосовал за него, больше того, он верил в дружбу, любовь, верность, честность и прочую бодягу, верил в семью, в Бога…да всем он верил, и пошел по жизни бульдозером, а кличка «наглый Эд» прилипала к нему с первой же встречи.
Осознав это, Эдик тем не менее сознавал, что меняться поздно, ибо горбатого только могила исправляет. Даже измена жены и ее уход к Андрею вместе с сыном не могли заставить его думать о людях иначе, чем его воспитали. Это он виноват. Он не туда смотрел. Он смотрел на жену и сына. И потому не мог видеть, куда все идет. И кто вообще ведет семью. Оказалось, ее вела жена, и вела туда, куда ей надо. Что ж, он учел и эту свою ошибку.
В третий раз, при создании этой насквозь лживой семьи, он уже не мог допустить ошибку просто по определению — ибо теперь он смотрел, как и подобает россу, вперед, смотрел, куда вести семью — и как он мог ошибиться? Он же постоянно видел, куда идет. К росту, жизни и процветанию новой семьи. Как не кривлялись мальчишки, он не смотрел на их кривляния. Но смотри, не смотри, а они цепляли и мешали все сильней — и на место жены могла встать только та, что способна отбить их наскоки.
— …размечтались… — ворчал Эдик, прижимаясь спиной к дверям. — Маму им подавай…а вот это видели? — Он показал сыновьям фигу.
— А почему? — заныл Витька. — Нам тетя Люда нравится. Хорошая мама.
— И тебе она нравится, пап, — уличил Коля. — Раз ты с ней спишь.
— Я не спал. Я утешал. А если и спал, и что? Я и с котом сплю, и что? Он тоже мама?
Сыновья задумались.
— Это кот с тобой спит, — возразил Витька. — Он с кем хочешь спит, и с нами, и с дедом, и с Джульбарсом спит.
— Он гад. Он сам по себе, ты сам говорил, — добавил Коля. — А с тетей Людой ты сам спишь. Значит, она мама… — но голос его упал. Осознал неубедительность довода. Кот с кем хотел, с тем и спал — так он, что? Папа? Он кот и сволочь, а папа есть папа.
— Короче, оба заткнулись, — сказал Эдик. — Когда тетя Люда оденется и выйдет, вежливо поздороваетесь и назовете тетей Людой. А пока выкладывайте новости. С чем прибежали?
— Ну-у… — заныли сыновья, но папа стоял скалой, разглядывая потолок, выдерживая невидимое давление, пока не ощутил спиной, как зашевелилась дверь.
— Хватит ныть. Выкладывайте новости, — сказал он, отходя в сторону.
Людочка вышла, розовая от смущения, и услышала унылое: — Здрассть, теть Люд.
— Рада вас видеть, — сказала в пол Людочка, усаживаясь за свой секретарский стол.
— Деньги кончились, — сказал Коля.
— И мы соскучились, — сказал неуверенно Витя.
— Ага! — обрадовался Эдик. — Я почему-то по вам не скучаю. А почему? Я делом занят. Я бьюсь с окружающим нас миром и вырываю у него трудовую копейку для семьи. А что же сыновья? Вместо того, чтобы поддержать и помочь бедному папе, они маются от безделья. Им скучно. Папа их еще развлекать должен. Людмила Марковна наверняка сомневается — а мои ли вы сыновья?
— Я не сомневаюсь, — залепетала Людмила Марковна.
— Мы бассейн выкопали! — Возмущенный Витька отбивался от обвинений в безделье. — И еще погреб. И блиндаж. И окопы. Я и не скучал. Это я так просто сказал.
— Тогда молодец, сынок, — озадаченно сказал Эдик. Врать мальчишки разучились сразу, едва поверили, что папа в детстве не врал…но и выкопать бассейн на за несколько дней никак не могли. Включая и все прочее.
— Вы впятером копали, с Джульбарсом и Марьей Антоновной? Может, и кот помогал?
— Нет, не кот. Мы экскаватором. За два дня. Его дед нанял. Потому и деньги вышли.
— Ясно, — сказал Эдик, осознав, что майор не выдержал. Отступил-таки перед превосходящими силами противника. — Я же говорил — если я задерживаюсь, деньги спрашивайте у Иван Иваныча…или у тети Люды.
— А мы у ней спрашивали. Еще позавчера, когда тебя не было. Пять тысяч всего.
— Долларов! — возмутилась Людочка. — Эдуард Максимович, откуда у меня такие деньги? При зарплате в двести долларов.
— Двести? — удивился Эдик. Ну и Пузырев.
— И ту задерживают…Если б не Иван Иваныч… — Людочка снова покраснела.
— И долго задерживают? Надо разобраться с таким безобразием, — сказал Эдик, сознавая с горечью, как тяжело придется без Пузырева.
— Долго, — сказала Людочка. — Никто в музее и не помнит. По-моему, за тринадцать лет ни разу зарплату не выдавали. Если б не Иван Иваныч…