Тайник находился в задней части гаража, в полу за смотровой ямой. Пол квадратился бетонными плитами размером метр на метр, серо-белыми в свете ручного фонарика, но в одной из плит темнела утопленная вглубь железка. Так и эдак промучившись, Эдик углядел железный ломик, стоявший в углу, вставил его в железку, потянул — и плита неожиданно легко встала на ребро. Открылась бугристая бледная зелень денежной поверхности. Американские деньги, в пачках и целлофане в неверном свете фонарика показались поначалу просто мусором, чему поспособствовал сырой затхлый запах плесени. Эдик с горечью подумал о воплотившихся в эту кучу дерьма — для самого Пузырева — страхах и надеждах, жадности и хитрости, усилий и обмана…вот она, цель пузыревской жизни, куча дерьма, любовно закопанная и спрятанная. А сколько раз Эдик твердил ему о российской культуре, которая загибается прямо на глазах. Ну, ничего — уж в Российском музее они теперь мухами залетают, румяные и радостные. Он не такой олух, как Пузырь. Он давно знаком с грустной и горькой истиной — все остается людям. Эти слова должны стоять на книге доходов любого олигарха. Не умнее ли отдавать это все, пока живой, отдавать по своему желанию, смеясь над будущим нищим Эдиком, который захапает захапанное тобой? Когда Эдуард Поспелов падет на поле брани российского бизнеса, пробитый пулей очередного Онищенко, он должен пасть нищим и счастливым. Только нищие умирают легко. Им нечего терять.
Воздав должное такими мыслями памяти Пузырева, Эдик принялся за дело. Людочке, когда она заохала при виде чемоданов, набитых долларами, отсыпал из них кучей на приданное будущему жениху от покойного Пузырева, а остальное едва-едва уместилось в багажник Мерседеса. Вечером они уже стояли в самом дальнем углу Российского музея, в самом глубоком и крепком хранилище. Эдик начал было считать их, но после тридцатого миллиона, пересчитав всего треть, он махнул рукой, покаянно думая, что очень мало еще, выходит, верил людям. Пузырев хапнул не двадцатку, а весь стольник. А в плотном конверте, выпавшим из кучи денег, находились еще и два номерных счета с кодами доступа на предъявителя, на пять и десять тысяч долларов, а также «Явка с повинной», где рукой Пузырева излагалось раскаяние в похищенном, на которое его подтолкнул подлый заместитель Эдуард Поспелов, которому и принадлежат все наличные деньги. Пузырев как в воду глядел — вдове его Эдик передал только сведения о номерных счетах Пузырева — волю покойного следует уважать.
Пузырев уже посылал четверых сотрудников Центра в Питер, но тогда москвичам обломилось. Их не пустили даже осмотреть запасники, сунули в зубы десяток еле живых полотнищ полузабытых художников. В этот раз Эдик послал целую бригаду реставраторов, пятнадцать человек, усиленную двумя чиновниками из министерства. Это помогло прорваться в запасники Русского музея. Эрмитаж устоял, опять отделался двумя десятками полустертых полотен. Правда, классом повыше, но ценности относительной. Правда, отдали одного Леонардо и в неплохом состоянии — просто показать, что держат слово, перед самым отъездом обратно. Помогло устоять подключение криминала — угрозы по телефону, брань на улицы от незнакомых парней, да и толчки в толпе, явно нарочитые. Одну из машин на стоянке гостиницы исцарапали — правда, художественно, вторую — изрисовали дерьмом. Наконец, перевернутый гостиничный номер, разбитая — не украденная — аппаратура доконали даже реставраторов, ребят крепких и спокойных. На Эрмитаж плюнули, хотя Эдик и пытался телефонными звонками поднять их на штурм. Зато оттоптались на Русском музее. Вернулись с тремя Леонардами, двумя Микеланджело, пятью Рубенсами, Ван Дейком, Гогеном, Ватто, не говоря о куче полотен русских художников.
Старший в группе — Саша Савченко — по приезде рассказал Эдику, почему перестали теребить Эрмитаж, хотя он явно потрескивает. Просто ему там и намекали, и прямо говорили, что для переговоров требуется Эдуард Максимович, лично, и потому реставраторы пусть не суетятся. Просят приехать. Тогда будут и картины.
— Хрен им, — подумав, сказал Эдик. — Пока обойдемся этими трофеями.
Он знал, чего добивается Эрмитаж. Ему не раз уже звонили оттуда по поводу аукционов Сотбис и Кристи. Эрмитажевцы нарисовали несколько копий Рубенса и попытались пристроить их на аукционы — их послали…в Российский музей, к директору Поспелову. Эдик понимал, чего хотят и аукционщики, и питерцы — заработать. Если эрмитажевские копии — а это действительно копии! — пойдут от Российского музея, под его именем, то цены однозначно подскачут до небес. Но это неизбежно уронит репутацию Российского музея, подорвет веру в его честность, когда покупатели обнаружат, что им и впрямь продали копии.
Эрмитаж хотел спрятаться за широкой спиной Российского музея. Вот хрен им. Аукционщики не дураки, копии не берут даже от Эрмитажа. Они ж за мелочь уйдут, копии, одна морока с этой мелочью и никакого дохода. Они сидят на проценте от вырученной суммы. А если Российский музей подписывается, это другой разговор. В кругах коллекционеров «копии от Эдика» идут чуть не в драку. Эдику верят. Авторитет у Российского музея, если перестать скромничать, вообще-то огромный. И если пошатнется после такого «кидка» с копиями, его всегда можно укрепить новой порцией настоящих «копий». Да и эрмитажевцы наверняка старались, сделали очень качественно. В принципе, если прогнать их через технологии старения Центра, то и скандала практически не получится. Так, сомнения кое у кого появятся… Это и впрямь может показаться настоящим МТС-33, задвинутым Европе, но только на первый взгляд тупого и жадного эрмитажника, если кто из них и расшифрует смысл этих букв. Но на взгляд Эдика, это какое-то извращение. Не туда направлен МТС-33 из Питера. Наркоманство это и ничего более. За ним нет будущего, которое может родиться только от настоящего МТС-33, задвинутого Европе именно туда, куда следует. Европа этому МТС рада на все тридцать три. И Америка счастлива, и Азия, в очередь уже встали. Против настоящего никто не возражает, все только приветствуют. И Интерпол, и коллекционеры, и московское начальство.
Питерцы не правы со своими мелкими хитростями. В их предложении нет той широты, нет того «белого безмолвия», что отличает истинно русский дух. И потому — вот хрен им, какие бы картины не сулили они из своих закромов. Тем более, что картин класса «А» или Леонардов — на жаргоне реставраторов Центра — теперь хватало. Из Третьяковки. Ее штурмом Эдик руководил не по телефону. Лично, во главе пятерых реставраторов и чиновника из министерства, он обследовал все запасники и все хранилища Третьяковской галереи, выдержав скандал и ругань от руководства музея во главе с директором. Очень помог чиновник — непрерывно грозил директору карами и репрессиями вплоть до ревизии и уголовного дела за расхищенные и утраченные шедевры, которые наверняка вскроются. За разрешение на вывоз в Америку двух копий Леонардо и трех Ван Дейков Эдик выложил в конечном счете миллион долларов, чуть ли не горстями раздавая зеленые бумажки в каждом кабинете за каждую подпись, а за экспертное заключение, что это копии, и что ценности для российской культуры не представляют, еще три стольника, так что только хорошее воспитание удерживало чиновника от нападения на упрямого директора.
В первый же день отобрали на «реставрацию» сорок пять картин, среди них — не меньше, чем полтора десятка Леонардов. Этого хватит даже и на Австралию, что уже везла свои бумеранги для российских зевак. Добыча столь ценная, что Эдик великодушно решил не добивать главного третьяковщика — старикан то и дело глотал таблетки и хватался за левую сторону груди — видимо, там лежал кошелек, в который лезли непрошенные гости. Эдик даже чиновника тормознул, который принялся было названивать в МВД, за ОМОНом. Ладно, пусть старикан отдохнет. А то и впрямь ласты склеит. Чиновник явно этого и добивался, и месяцем раньше Эдик не стал бы его останавливать. Но теперь, ощутив на плечах пузыревский воз, он уже не стремился возглавить еще и Третьяковку, в министерстве теперь ее так и навяливали. Нет, это уж чересчур. Эдик предпочитал выпотрошить ее со стороны черного хода, а официальный воз Третьяковки пусть везет ее директор. Такое, по сути, соглашение устроило обе стороны. Неофициальное, оно прозвучало в конце налета, в откровенном разговоре у дверей. Короче, Эдик получил право реставрировать все, что пожелает из запасников, но и носа не сует на экспозицию, в залы, где висят прочие шедевры. Они реставрации не требуют. Видимо, директор собирался «среставрировать» их своими силами. Эдик и не подозревал, что спустя пару недель договор этот придется нарушить, и виноват в этом будет начавший, наконец, работать отдел «К», который заимел, кроме Эдика, еще одного сотрудника — Сулеймана Мехди.