Данила виновато почесал за воротом, потом под телогрейкой за пазухой.
– Говорили, бахает. Корчи им на делянках рвали. Верно, какую-никакую силу имеет.
С явным недоверием Бритвин молча исследовал взрывчатку: отломал кусочек от комка, растер в пальцах, опять понюхал и сморщился.
– Подмоченный? Ну да. Слежался, как глина. Эх ты, голова колматая! Купал ты его, что ли? – Бритвин оглянулся и что-то поискал взглядом. – А ну, дай шинель!
Митя послушно метнулся к костру за шинелью, и Бритвин широким движением расстелил ее на поляне.
– Высыпай!
Данила вывалил все из мешка – на шинели оказалась куча желтой комковатой муки, которая курилась вонючей сернистой пылью. Все четверо обступили шинель, Степка также пощупал несколько сыроватых комков, легко раскрошившихся в пальцах.
– Ладно, сушить надо, – спокойнее решил Бритвин. – Давай, Дмитрий, садись на коня и дуй за молоком. Дорога где?
– Какая дорога? – не понял Митя.
– Дорога, по которой возишь. Где, далеко отсюда?
– Не очень. Можно проехать по кустикам.
– Давай! – поторопил Бритвин. – Мы ждем. Что и как – потом договоримся.
– Хорошо.
– Только смотри, чтоб никто ни-ни! Понял?
– Ну.
– Чтоб ни одна душа и во сне не видела. А то...
– Знаю. Что я, не понимаю! – с обидой сказал Митя.
Пошевеливая поводком, низенький и подвижный, он повел за собой из оврага Рослика, который, трудно хакая, в который уже раз одолел высокий крутой склон. Вскоре кустарник скрыл их, где-то там послышалось негромкое «тпру», потом затихающий топот копыт по стежке. Бритвин обернулся к Степке:
– Давай за хворостом! Побольше хворосту! Сушить будем.
– Как сушить? – заморгал глазами Данила. – У огня?
– На огне! – отрезал Бритвин.
Данила на минуту остолбенел, с пугливым недоумением уставясь на бывшего ротного.
– А это самое... Не взорвется?
– Не бойсь! А взорвется – не большая беда. Или очень жить хочется?
Вместо ответа Данила смущенно переступил с ноги на ногу и сдвинул вперед свою противогазную сумку. В ней что-то тугими комками выпирало из боков, натянутый ремешок был застегнут на последнюю дырку. Отстегнув его, Данила вытащил ладную горбушку хлеба.
– О, это молодец! Догадливый!
– И еще, – удовлетворенно буркнул Данила, двинув сумкой, из которой тут же выглянуло горлышко бутылки с самодельной бумажной затычкой.
– Отлично! Только потом. Сейчас давай больше хворосту! Все за хворостом! – бодро распоряжался Бритвин.
Степка сглотнул слюну, на всю глубину ощутив унылую пустоту в животе, и с неохотой оторвал взгляд от Даниловой сумки, которую тот снял и бережно положил в сторонке. Автомат он вроде не собирался отдавать, даже не снимал его из-за спины.
– Ты, давай автомат!
Данила обернулся, взглянул на парня, затем, будто ища поддержки, на Бритвина.
– Ну что смотришь? Снимай, говорю!
– Ладно, отдай, – примирительно сказал Бритвин, и Данила с неохотой стащил через голову автомат, скинув на траву шапку.
Оба они полезли из оврага. Так как поблизости все было подобрано за ночь, сушняк надо было искать дальше. Данила в аккуратной, хотя и подпачканной кровью телогрейке и сапогах выглядел совсем не похожим на себя прежнего – в крестьянской одежде и лаптях. Обретя какой-то несвойственный ему, почти воинский вид, он будто помолодел даже, хотя косматое лицо его по-прежнему не теряло пугающе-диковатого выражения.
Они вылезли из оврага, Степка обиженно молчал, Данила, наверно, почувствовав это и отдышавшись, спросил:
– Мину тот хлопец повезет?
– А я откуда знаю.
– Бритвин не говорил?
– Мне не говорил, – буркнул Степка, не испытывая желания разговаривать с этим человеком.
Данила добродушно поддакнул:
– Ага, этот не скажет. Но я вижу...
«Видишь, ну и ладно», – подумал Степка, забирая в сторону.
Они разошлись по кустарнику. Лес стал суше и приветливей, хотя холодные капли с веток нет-нет да и обжигали за воротом кожу. Местами тут росли ели, но главным образом вперемежку с березками рос омытый дождем ольшаник; кое-где зеленели колючие кусты можжевельника. Хворосту-сушняку хватало. Степка скоро насобирал охапку, подцепил за сук срубленную сухую елочку, потащил с собой.
Тем временем в овраге на середине поляны вовсю полыхал новый костер, в который Бритвин подкладывал принесенный Данилой хворост. Данила еловыми лапками, как помелом, разметал затухшие угли их ночного костра.
– Давай сюда! – остановил парня Бритвин. – Бери и подкладывай, чтоб земля грелась. Будем аммонит жарить.
Хлопоча у огня, Степка с любопытством поглядывал, как они там, на выгоревшей черной плеши, расстелили распоротый вдоль мешок и ссыпали на него раскрошенные комья аммонита. Пригревшись, аммонит закурился коричневым дымом, на поляне потянуло резкой, удушливой вонью. Данила зажмурился, а потом, бросив все, двумя руками начал панически тереть глаза. Бритвин издали грубовато подбадривал:
– Ничего, ничего! Жив будешь. Разве что вши подохнут.
– А чтоб его... Все равно как хрен.
– Вот-вот.
По оврагу широко поползла сернистая вонь, хорошо еще, утренний ветерок гнал ее, как и дым, по ручью низом; на противоположном краю поляны можно было терпеть. Пока взрывчатка сохла на горячем поду, Бритвин с Данилой отошли в сторону, и Данила взялся за сумку.
– Ты, иди сюда! – позвал Бритвин.
Степка сделал вид, что занят костром, и еще подложил в огонь, хотя опять мучительно сглотнул слюну. Тогда Бритвин с деланным недовольством окликнул громче:
– Ну что, просить надо?
Нарочно не торопясь, будто с неохотой Степка подошел к ним и получил из Даниловых рук твердый кусок с горбушкой.
– И давай жги! Этот остынет – на тот переложим. А то скоро пацан примчит.
Вернувшись к костру, Степка за минуту проглотил все – хлеб показался таким вкусным, что можно было съесть и краюху. Аммонит на мешке как будто понемногу сох, или, может, они притерпелись, но вроде и вонял уже меньше. Данила то и дело помешивал его палкой. Бритвин стоял поблизости и, двигая челюстями, говорил:
– Мы им устроим салют! Парень – находка. А ну давай, поворочай середку!
– Ай-яй, чтоб он сгорел! – застонал Данила, отворачиваясь и смешно морща толстый картофелеподобный нос.
От желтых комков аммонита опять заструился вонючий коричневый дым.
– Ничего, не смертельно. Зато грохнет, как бомба.