– Пожалуйста, Хэтерфилд. Отнеси меня на кровать. Сейчас.
«Сейчас, Джеймс. Возьми меня. Прямо здесь».
Он вскочил на ноги. Стефани чуть не упала вперед, но успела сохранить равновесие.
– Хэтерфилд? – проговорила она.
Звук ее голоса пробил еще одну дыру в защитной стене вокруг его сердца. У него горело все тело, как будто он с таким усилием оторвался от Стефани, что содрал с себя кожу живьем. Хэтерфилд стоял и смотрел на ее смущенное лицо, на короткие растрепанные волосы, расстегнутые пиджак и жилетку, на острые вершины грудей, приподнимающие материю сорочки.
Неимоверным усилием воли Хэтерфилд отвернулся и стал застегивать пуговицы на своей одежде. Но пальцы его не слушались. Он бросил это дело, взял одеяло с кровати и подал его Стефани.
– Ложись спать, – сказал Хэтерфилд. – Я пойду вниз и буду охранять тебя.
Она вспыхнула и вскочила на ноги.
– Нет, не пойдешь! Что…
– Мы не будем этим заниматься, Стефани. Нам нельзя.
– Нет, можно!
Хэтерфилд взял со стола пистолет и положил в карман пиджака.
– Мне – нельзя. Я здесь, чтобы защищать тебя, а не соблазнять. Так что ложись спать и позволь мне исполнить свой долг.
Хэтерфилд повернулся и пошел к двери. Стефани прошептала вслед: «Не бросай меня», и ее голос звучал у него в голове все время, пока он спускался по лестнице вниз. Там Хэтерфилд сел, спрятал лицо в ладони, закрыл глаза и заплакал.
Стефани полчаса сидела на кровати и смотрела на красные угли в камине. Боль разрывала ей сердце, не давая дышать. Но она мучилась не от того, что ее отвергли. Да, это сначала ранило ее, но чувство обиды мгновенно прошло, стоило ей увидеть лицо Хэтерфилда. Оно выражало страх, который сменился… чем же? Судя по его стиснутым зубам и потемневшему, напряженному взгляду, Хэтерфилд страдал.
Ему было больно.
Стефани почувствовала это. Удивительно, но она ощутила его боль так, как если бы часть этой боли поселилась в ее собственном сердце. Ах, как было бы прекрасно, стань Хэтерфилду легче от этого! Но страдание нельзя разделять на части и забирать их себе. Боль только может усиливаться и, словно огонь, перекидываться на другие сердца, находить себе новых хозяев.
Одна любовь в силах затушить разгоревшийся пожар.
В комнате все еще было холодно и сыро, но Стефани перестала это замечать. Решимость идти до конца согрела ее. Она сняла пиджак и жилет, стянула брюки и нижнее белье и, оставшись в одной нижней сорочке, сложила всю одежду на стул. Потом Стефани завернулась в одеяло и вышла из комнаты.
Она нашла Хэтерфилда у лодок. Опершись широким плечом о стену, тот смотрел в узкое окно на реку. Не поворачиваясь к ней, Хэтерфилд сказал:
– Возвращайся в постель, Стефани. Тебе тут нечего делать.
Она сглотнула комок в горле и поправила одеяло на плечах.
– Я просто хочу кое-что тебе сказать. Вернее, объяснить. Когда я говорю, что ты красив, то имею в виду не только твою внешность. Конечно, ты очень привлекательный мужчина и сам это знаешь. Понятно, что ты слышал это тысячу раз от тысячи разных женщин. Я же говорю о твоей душе. Для меня она важнее твоего лица. Когда мы целуемся, когда ты касаешься меня, то… то я чувствую, как в меня проникает ее сияние. – Она замолчала и подошла к нему ближе. Его лицо было неподвижным, словно Хэтерфилд вообще не услышал ее слов.
Однако Стефани не собиралась сдаваться:
– Кстати, ты нарушил свое слово.
Это замечание сразу вернуло его к жизни.
– Что? – переспросил он.
– Ты обещал, что в следующий раз не сбежишь от меня. Что будешь помнить: я – не та женщина, которая тебя обидела, кем бы она ни была. Ты обещал, что не станешь вести себя глупо.
– Я бы повел себя глупо, затащив тебя в постель, Стефани. Сопротивляться животным инстинктам – это правильное поведение.
Она раздраженно топнула ногой.
– Ты не должен так поступать! Не должен флиртовать со мной, заставляя всех вокруг считать нас любовниками, а потом, когда мы остаемся наедине, бежать от меня прочь. Я понимаю, что досталась тебе не невинной, но, боже правый, это ведь не значит, что перед тобой – порочная женщина! Я ведь не какая-то дешевая проститутка, которая…
– Нет! Боже мой, не говори этого! – Хэтерфилд отпрянул от стены и принялся мерить шагами холодную комнату. – Дело не в тебе. Это меня осквернили. Я… О, если бы ты только знала!
– Так расскажи мне. Неужели ты думаешь, я не пойму? Что бы я ни услышала о тебе, это не заставит меня думать про тебя хуже.
Хэтерфилд остановился и уставился на стену.
– Это заставит.
– Что это была за женщина? – тихо спросила Стефани, боясь вымолвить лишнее слово. – Кто сделал это с тобой?
Хэтерфилд коснулся лбом стены, пряча от нее свое – лицо.
– Моя мачеха, – ответил он.
От шока Стефани потеряла дар речи. Комната закружилась вокруг нее, лодки поплыли перед глазами, холодный влажный воздух засвистел в ушах. На фоне этого хаоса биение сердца казалось отдаленным грохотом.
– Вот видишь?! – воскликнул Хэтерфилд. – Я проклят.
Она заставила себя произнести:
– Расскажи мне все, Хэтерфилд. Когда это случилось?
– Зачем? Все в прошлом, и изменить ничего нельзя. Так что это не имеет никакого значения.
– Имеет. Она причинила тебе боль. Что между вами произошло?
Хэтерфилд молчал.
– Расскажи мне, пожалуйста, – не отступала Стефани.
– Я ни с кем не говорил об этом.
– Но со мной-то можно! Боже правый, Хэтерфилд, я ведь тоже не безгрешна. Мне ли судить тебя? Я просто стою рядом и готова тебя выслушать.
Он уперся обеими руками о стену и начал говорить монотонным голосом, словно читая страницу из учебника по истории:
– Моя мама умерла, когда мне было шесть. Год или два спустя отец женился на этой женщине. Долгое время я почти не видел ее, проводил все время то в детской наверху, то в комнате для занятий, а она редко туда заходила. У отца с мачехой одна за другой появились мои сестры, четыре маленькие девочки, а последние роды к тому же были тяжелыми. По-моему, она чуть не умерла и несколько месяцев провела в постели. После этого у нее уже не могло быть детей. В тот момент мне исполнилось двенадцать, и когда она поправилась и вернулась к нормальной жизни, то начала… в общем, начала меня замечать.
– Что это значит? – проглотив комок в горле, спросила Стефани.
– Ну, стала говорить, какой я красивый мальчик. Черт побери мое лицо! Стала прикасаться ко мне, обнимать, приносить сладости в комнату, где мы занимались с учителем. Сначала мне это нравилось. Мама давно умерла, няня была занята с девочками, и я так изголодался по ласке… Боже, мне нужна была всего лишь крупица…