«Дайте знать, как ваши успехи. Надеюсь, вы не откажетесь прийти навестить меня завтра в четыре часа».
– Ты не можешь пойти в дом графа, даже если он уродлив, в таком наряде, – заметила ей Жоржетта.
– Мы пойдем и купим новый, – сразу ответила Тони. – Ни за что на свете я бы не хотела огорчить твое любящее сердце мыслью о моем поношенном платье среди графского великолепия.
– Ты теперь говоришь гораздо больше, чем раньше, – сказала ей Жоржетта.
– Разве? Я думаю, что это оттого, что я счастлива. Я уже много лет не была счастлива, ты знаешь.
– Мало что может сделать женщину счастливой, если у нее нет любви, – философствовала Жоржетта. – Что касается меня, то я думаю, что, когда есть какое-нибудь увлечение, тогда является интерес следить за своей наружностью. Скажи мне сущую правду, этот твой граф влюблен в тебя?
– О небеса, нет же, – ответила Тони. – Разумеется, нет. Начать с того, что, во-первых, он филантроп, затем друг человека, которого я любила, – это во-вторых, а, чтобы закончить, в-третьих, он помолвлен.
– Смею сказать, что факт помолвки с одной никогда еще никому не мешал влюбиться в другую. И такой род любви гораздо опаснее обычной открытой манеры, ибо так легко ошибиться, думая, что узы с одной могут удержать кого-либо и не дать разгореться его страсти к другой. Следовательно, дорогая, слишком трудно заранее предугадать, что с нами будет. Любовь похожа на все вещи, которые растут слишком быстро, если не остановить их.
– Но графу нечего скрывать свою дружбу ко мне, он на самом деле влюблен в мадемуазель Форуа, а кроме того, ты совершенно не права, Жоржетта, уверяю тебя.
Они купили серенькое платье с батистовым воротничком и очень экстравагантный кушак, против покупки которого Тони не устояла из-за его цвета. На платье был скромный серый кушак, низко спускавшийся, на арабский манер, вокруг всего платья и свисавший свободно на одном боку. Кушак Тони был из лилового шелка, оригинально вышитый зеленым и красным и с легким рисунком из старого золота.
– Я куплю его, – заявила она серьезно Жоржетте, которая нашла его цену преступной, и наконец выторговала франк. Шляпа – вторая легкомысленная трата – из серого шелка, отделанная лиловым пером. – Сапоги? Я куплю, и перчатки тоже, вот те мягкие, цвета шампань.
– В таком виде ты не можешь идти пешком, – запротестовала Жоржетта, когда было без пяти минут четыре. – Надо взять мотор.
Тони укатила в очень приподнятом настроении. Ощущение, вполне понятное у женщины, которая вдруг после многих лет лишений покупает себе новое платье, о чем она все время мечтала.
Особняк де Солна находился на одной из широких спокойных улиц, пересекающих Елисейские Поля.
Равнодушный лакей встретил ее и передал молодому гиганту, очень красиво одетому в серое с красным.
Стены вестибюля были из бледно-желтого мрамора, обвешанные через определенные промежутки прекрасными коврами, преобладающий тон которых был блекло-розовый и золотой.
Кусты белой сирени росли в больших горшках на нижней площадке лестницы.
Тони любила ощущение мягких ковров, роскошь и красоту, которые, казалось, излучал этот тихий дом.
«Аполлон» раскрыл две высокие двери и доложил о ней.
В отдаленном конце комнаты, обложенный подушками, сидел де Солн.
Он силился встать при виде ее. Она поспешила вперед.
– Очень мило с вашей стороны прийти навестить меня, – сказал он очень слабым голосом. – Я все думал, придете ли вы.
– В монастыре меня учили молиться. Кое-какие хорошие привычки остались у меня помимо моей воли. Я благодарю вас за поприще, которое вы открыли мне и которое действительно может обеспечить успех.
– Теперь я могу сделать замечание, которое так любят все люди: «Я вам говорил».
– Я не верила вам, потому что так трудно поверить в самое себя.
– Многие из вас считают эту задачу более легкой, чем оказать доверие другому. Но расскажите о Бонневаре и как все произошло?
– Я пришла к Бонневару в качестве просительницы и была немного нервна. Парень, который упорно не желает употреблять мыло «Пирс» или какое-либо другое, велел мне подождать тоном Наполеона, отдававшего приказания при Аустерлице. Я ждала, становясь более нервной и менее мягкой. «Наполеон» ушел через стеклянную дверь, и спустя некоторое время его голова снова высунулась по направлению ко мне, и он приказал мне войти. Я вползла. Судьба, небо, предопределение, что хотите, короче говоря, господин Бонневар быстро спросил меня, что я умею. Я протянула наброски – князь Рицкий, Перрио, де Лан. Он засмеялся, и я себя почувствовала так, как чувствовали себя маленькие богини, когда Юпитер шутил. Он засмеялся громче и сказал: «Ну да, вот этот и еще этот», – быстро выбирая, указывая вытянутым толстым пальцем одной руки на рисунок, а другой рукой в это время забирая его. Будучи на седьмом небе, я вышла на улицу, имея новые заказы и контракт. На улице небо послало мне искру разума. Я пошла в другую редакцию, темную и с другим «Наполеоном» за пюпитром, и ворвалась в кабинет. Разговор ниже моего достоинства. Я только бросаю рисунки на стол перед двумя толстыми возмущенными мужчинами. Смех – я, волнуясь, к ним присоединяюсь, но волнение излишне, рисунки приняты, а затем – второй контракт. Я еще выше вознеслась и шествую домой к Жоржетте. Вот как обстоит дело.
– Это великолепно, в самом деле вас можно поздравить.
– И всем этим я обязана вам.
– Вашему собственному дарованию.
– Не позволите ли вы мне поблагодарить вас как следует?
– Если ваша благодарность выразится в том, что вы нальете мне чаю или, еще лучше, приготовите мне его.
Он откинулся на подушки и с довольным видом смотрел, как она чайной ложечкой достает чай из маленькой серебряной чайницы.
– Какой прекрасный дом у вас, господин де Солн.
– Вам нравится? Я так и думал. Отчасти из-за этого я хотел, чтобы вы пришли. Но вы должны прийти еще раз, когда я смогу вам все показать и рассказать историю моих вещей. Я всю свою жизнь собирал красивые вещи, вкладывал в это столько же усердия и тяжелого труда, сколько другие вкладывают в занятия на бирже или в мэрии.
Тони оглядела комнату. Она была очень высокая, и потолок был разрисован ветками яблони в цвету. Стены были обиты полосами из серо-зеленого шелка, а в промежутках между ними висели картины, изображавшие весну. Тут были пейзажи Коро, Мане, Ланкре и масса других имен, являвшихся новыми для Тони.
– Это моя весенняя комната.
– Мне нравится эта мысль.
Она прошла комнату и подошла к книжной полке, которая тянулась во всю длину стены, – одна длинная целая полка из зеленого флорентийского дерева.
– Я не знала, что вам нравятся и английские книги.
– Они мне не то что нравятся, а я люблю их, во всяком случае, некоторые.