— Романтик, девятнадцатый век, Дикий Запад. Сильные мужчины, драки, перестрелки.
Татьяна поморщилась:
— Не для меня. Вроде Майн Рида?
— Нет! Майн Рид — сказки, Брет Гарт — реализм, пот и кровь.
— Я люблю фантастику! Стругацких, Лема, Азимова, Кларка.
— Я тоже! — обрадовался Эмилий Иванович. — Мама считала, это ерунда, а я люблю.
— Недавно прочитала «Фиаско» Лема и… Ты как вообще относишься к контакту?
— Я знаю этот роман. Лем пишет, что контакт невозможен. Человек ищет собратьев по разуму, строит телескопы, запускает радиосигналы — так и кажется, что день, когда мы получим ответ, станет самым счастливым днем в нашей жизни. А Лем говорит — нет! Мы разные, у нас нет общих ценностей, и общего между нами не больше, чем между человеком и табуреткой.
— Он так сказал?
— Нет, про табуретку — это я, исходя из смысла романа.
— Ты согласен?
Эмилий Иванович задумался.
— Кто-то сказал, что самое большое счастье, когда тебя понимают. Даже представители одного вида не понимают друг друга, вон сколько одиноких и неприкаянных… Я, пожалуй, согласен с Лемом. А ты?
Долгую минуту они смотрели друг на дружку. Потом лиса Алиса сказала:
— Не знаю. Надеюсь, он не прав. Не хочется думать, что мы одни. Хотя одиноких действительно много.
— Много… — кивнул Эмилий Иванович.
— Ой, это кино? — воскликнула она. — С ума сойти, сколько!
— Кино и музыка.
— Музыка?
— Классика в основном. Я люблю работать под музыку, — вырвалось у Эмилия Ивановича.
— Ты берешь работу на дом? — тут же спросила Татьяна.
Эмилий Иванович побагровел и промычал что-то насчет того, что иногда приходится… по просьбе директора подготовить срочно документы для выставки. Усилием воли он заткнулся, чтобы не залезть в дебри, из которых уже не выбраться. Тем более Татьяна — девушка любознательная. Он выкрутился, но ему было очень стыдно.
— У нас в семье ни у кого нет слуха, — сообщила Татьяна. — Старшие братья любят шансон, младший братишка — рэп. Я тебе завидую, Эмилий, вокруг тебя столько музыки. А потом, все эти компакты страшно дорогие, а у нас никогда не было много денег.
— Можем слушать вместе! — вырвалось у Эмилия Ивановича.
— Правда? — обрадовалась Татьяна. — С удовольствием!
— Кто это? — Она заметила фотографию Лили. — Какая красивая! Это твоя девушка?
— Нет, это моя знакомая. Она умерла.
— Умерла? Такая молодая? Она тебе нравилась?
— Нравилась, но не так… — он запнулся, не решаясь закончить фразу.
— Не так, как я? — Смелости ей было не занимать.
— Не так, как ты, — согласился Эмилий Иванович.
Они помолчали. Эмилий Иванович не решался взглянуть на девушку.
— Что с ней случилось?
— Я не знаю. Никто не знает. Она умерла. Разбилась. Выпала из окна и разбилась.
— Расскажи.
И Эмилий Иванович рассказал Татьяне про Лилю, про своего друга Валерия Илларионовича и его блудного внука, который исправился и стал приличным человеком.
— Я все-таки не понимаю, почему она выбросилась из окна? — спросила лиса Алиса, когда Эмилий Иванович закончил свой печальный монолог.
— Мы не знаем наверное, что она выбросилась. Возможно, несчастный случай.
— Несчастный случай? В три утра она подошла к окну, открыла, стала на стул… Эмилий, это была не случайность!
— А что это было, по-твоему?
— Она покончила с собой. Она только хотела, чтобы вы думали, что это была случайность, понимаешь? Это была инсценировка несчастного случая!
— Откуда такая мысль?
— Ты говорил, ее мама выбросилась с балкона. Она устала ждать своего принца и выбросилась.
— Я этого не говорил. Никто не знает, что произошло на самом деле.
— Эмилий, перестань! Все вы прекрасно знали, только боялись себе признаться. Да и Лилю жалко было. Одно дело самоубийство и совсем другое — несчастный случай.
— Допустим. Ну и как это доказывает самоубийство Лили?
— Очень просто. Она сделала вид, что это была случайность, и поэтому не выбросилась с балкона, как ее мать. Чтобы никаких аналогий. И второе: она не оставила записки, как делают все самоубийцы. Она пожалела вас. Самоубийство намного страшнее, чем несчастный случай. В несчастном случае никто не виноват, а когда самоубийство, то все родные и близкие страшно мучаются, ищут свою вину, страдают. И этого она хотела избежать, понимаешь, Эмилий? Она любила вас…
— Но почему?! — вскричал Эмилий Иванович.
— Как же ты не понимаешь! Она устала от своей жизни. Сидеть в четырех стенах, молчать… Непонятно, почему она перестала разговаривать.
— Гибель матери, стресс…
— Я бы поняла, если бы она покончила с собой сразу после гибели матери, пока горе было острым… но через двенадцать лет? Не понимаю.
Они помолчали.
— И что это, по-твоему? — спросил Эмилий Иванович.
— Не знаю. Она была… нормальной? Извини, что я спрашиваю.
— Она была нормальной, Таня. Только молчала и не хотела выходить из дома. Но она рисовала, слушала музыку, любила Тяпу. Радовалась, когда мы приходили… все понимала. Она не должна была, понимаешь? Не должна. Вся ее жизнь была на виду! Не было ничего такого, что… что натолкнуло бы на мысль о самоубийстве! Я не верю. Ну, кроме смерти мамы, но это было давно.
— Ты уверен, что знаешь о ней все?
— Абсолютно уверен! Она была вся на виду.
— Депрессия, возможно. Ее мать не дождалась своего принца, а она вдруг поняла, что тоже не дождется.
— Кого?
— Ну… не знаю. Отца. Ее воспитали как эфиопскую принцессу, она надеялась, что за ней приедет отец и начнется новая, блестящая жизнь, и вдруг поняла, что он не приедет. Понимаешь? Никто за ней не приедет, и ничего уже не будет. Она устала ждать и повторила судьбу матери. Это называется «фрустрация», я читала. Разочарование. Понимание, что ничего уже не будет.
Эмилий Иванович вздохнул и задумался…
— Можно ко мне! Поехали! — Женщина висла у него на руке, обдавала жарким, пахнущим вином дыханием.
— Регинка, ты уже хорошая! — рассмеялся мужчина. — Отвезу тебя сейчас домой, положу в кроватку…
Регина захихикала.
— Я боюсь спать одна!
Повинуясь взмаху его руки, к ним рванулось такси…
Она жила в двухкомнатной квартире, полной дешевых пластмассовых безделушек — зверушек, кукол, вазочек с блескучими цветами. Гостиная напоминала шкатулку из ракушек — такие продаются в приморских городах. Гость уселся на диван, покрытый розовым искусственным мехом.