Лена внимательно посмотрела на меня.
– Так ты и эту работу другому отдашь, когда сделаешь. Встречала я таких людей – каждый раз начинают снова, пока жизнь не пройдёт.
Я помолчал.
– Видимо, ты права. Как говорят: работа дурака любит.
– Да просто в тебе постоянная жажда нового. Таких людей надо уважать, – примирительно сказала журналистка.
Мы подошли уже к входной двери и остановились. Лена ждала от меня инициативы. Тут я, ощутимо зримо, представил Катю, вглядывающуюся в темноту за стеклом вагона, и вздрогнул.
– До завтра! – сказала Лена, решив для себя, что я джентльмен, не позволяющий себе притронуться к даме в первый вечер.
– До завтра.
Она ушла в здание. Я постоял и спустился вниз к ротонде, где день назад мы стояли с Катей.
«Отшумел тот клён, в поле бродит мгла,
А любовь как сон, стороной прошла»…
– слышался мне милый голос, пробивающийся сквозь рокот моря.
Не поспав ночью и пары часов, рано утром я быстро собрался и выехал первым автобусом по маршруту «Геленджик – Ставрополь».
Никогда ещё время в автобусе не тянулось столь мучительно долго. Билетов на самолёт не было, но я приложил все старания и вечером того же дня очутился в Саратове, всего через два часа после приезда Кати домой. Увидев меня, она упала мне на руки без дыхания…
Спустя восемь лет, из них семь счастливой семейной жизни, Катя уехала, уехала насовсем. Я был совершенно к этому не готов, думал, что у нас какие-то недоразумения, которые разрешатся в конце концов, винил во всём Катину мать – жёсткую авторитарную женщину. Мой верный друг, красавец Фарид – гуляка и мот, но добрейший к друзьям, видя мои молчаливые страдания, прислал мне однажды вечером для утешения одну из своих лучших пассий – сногсшибательную естественную блондинку.
Я сотворил с ней своё мужское дело, но глубокая тоска по Кате стала только сильнее, с блондинкой я больше не встретился, а мои половые эксперименты прекратились.
Как-то вечером в мою угловую квартирку на проходном месте города заскочила, но осторожно, на всякий случай вместе с малолетним сыном, Галка – близкая Катина подруга по работе. Галка была разведена, попивала, внешность имела сексапильную (так и хочется сказать «****скую»!) и всегда улыбалась. Я, конечно, оказался ей рад, как близкому к Кате человеку, и выставил бутылку коньяку. Галка совсем засияла, и у нас наладился душевный разговор – долго я держал в себе молчаливую тоску по жене.
– Да ты, я вижу, совсем расклеился, – пожалела меня Галка, выслушав мои нерадостные откровения.
– Да уж, – согласился я.
Галка помолчала.
– А может, не стоит так страдать?
– Любовь, Галка, любовь. Вина на мне, всё-таки я намного старше Катерины.
– Ох, не хотела я говорить! – сказала Галка опять после некоторого молчания. – У Катьки вина не меньше.
– Всё это мать её, мать! – стукнул я рукой по столу. – А Катерина просто дурочка невинная, внушаемая.
– Она не невинная! – вспыхнула непроизвольно Галка.
Ничто так не задевает другую женщину, знающую свою слабость «на передок», как похвала невинности её подруг.
Галка вздохнула, налила сама себе ещё коньяку и залпом выпив, вдруг решилась:
– Изменяла она тебе!
– Ну, это ты брось! – совершенно искренне возмутился я.
Галка знала из прежних встреч, когда приходила к нам после работы вместе с Катей, что я недолюбливал их общение. Иногда обе были в подпитом состоянии. Подпитие это я относил за счёт Галкиного влияния, так как Катя склонностью к вину не страдала. Несколько раз я строго говорил с Галкой на эту тему, а, однажды, даже попросил «выйти вон!», на что, уходя со своей неизменной улыбкой, она загадочно усмехнулась:
– Может быть, ты гонишь свою будущую любовь!
Я тогда не придал этим словам значения, а сейчас, вспомнил и сказал:
– На любовь мою рассчитываешь что ли, обсирая Катерину?
Галка схватила игравшего до того рядом детика за руку:
– Пошли!
Но я понял, что ядовитые семена сомнения уже буйно проросли внутри меня, и Галку, с её тайной, я так просто не отпущу.
– Ладно, извини, погорячился. Рассказывай!
– Нечего мне рассказывать! – сказала Галка, открывая дверь.
– Тогда пойду тебя провожать! – быстро оделся я, прихватив новую непочатую бутылку с коньяком.
Последнее обстоятельство сыграло свою роль, потому что Галка впустила меня в свою квартиру, хотя и молчала всю дорогу.
Мы уединились на кухне, закрыв дверь в единственную комнату, в которой Галка положила спать сына на раскладной диван.
Вторая бутылка коньяка разгорячила нас, секса я давно не имел, а Галка всё-таки была премиленькой, через час мы с ней целовались, но на все мои допросы по поводу неверности жены, она отвечала со смехом общими фразами: «Мужья всегда узнают последними!»
Галкины губы были податливо мягки, целоваться с ней было приятно, а ко всему, засела мысль: «Ну, уж если трахну я тебя – всё расскажешь!»
Когда она открыла дверь в комнату, чтобы посмотреть сына, я тихонько прошмыгнул за ней. Галка наклонилась над сыном, открыв моему обозрению волнующую задницу в коротких сиреневых трусиках.
Я развернул её, обнял и засосал в поцелуе язычок плутовки, пахнущий коньяком, потом усадил её на диван и стремительно освободил шёлково-гладкую попку от ненужных трусиков.
– Нельзя на диване, – Дениску разбудим, – успела прошептать подруга семьи.
Тут же я запечатал её мычащий ротик новым поцелуем и увлёк на пол, на ковёр. Кровь хлынула мне в голову от осознания давно не испытанного чувства – наступления момента обладания новой желанной женщиной.
Как будто нет ничего необычного в том, что мужчина вводит свой орган, раздвигая им женские половые губы, но с этой красивой женщиной – это в первый раз, именно ради этого ощущения новизны мужчина готов на всё: изменить горячо любимой жене, предать друга, если эти желанные губы принадлежат жене друга, заключить любой союз с дьяволом, лишь бы почувствовать, наконец, ответные – робкие, но уже страстные сжимания своей плоти плотью женщины, отдающейся ему в ПЕРВЫЙ раз!
Галка обладала развитой амортизирующей попой, такую гораздо приятнее накачивать на жёстком полу, а не в мягкой постели. Усилием опирающихся об пол ягодиц она сдавливала член, и он плотно входит во влагалище с восхитительным скрипом до касания головкой венчика матки. Вот так, восхищаясь друг другом, мы совершили свой первый акт соития, бурно закончив его совместным восторгом со сдавленным до шёпота мычанием, чтобы не разбудить ребёнка.