– Почему ты постоянно себя принижаешь?

– Ничего я себя не принижаю, а просто знаю, какой я.

Эшли почти не притрагивалась к еде, цепляла на кончик вилки маленький кусочек и покачивала им в воздухе.

– До тебя уже наверняка дошли все эти слухи. Что я террорист, агент ЦРУ или псих.

Эшли помотала головой:

– Все, что я слышала, – это то, что у тебя дядю прошлой весной убили.

– Да, это правда.

– Бедный Альфред, – довольно искренне сказала Эшли и сменила тему.

И только на шестом уроке, за минуту до звонка, до меня вдруг дошло, что было в этой встрече в столовой нечто странное. У выпускников ланч на полчаса позже, чем у моего класса.

В тот же день я увидел Эшли по пути к автобусу.

– Привет, Альфред, – сказала она.

– Привет, Эшли.

– Куда направляешься?

Я показал на автобус.

– Хочешь, подвезу? – предложила она.

– Ты серьезно? – Если бы она спросила, не хочу ли я отрастить вторую голову, я бы и то меньше удивился.

– Ну да, – сказала Эшли.

Я пошел за ней на стоянку для выпускников и забрался в желтую «миату». Эшли любила ездить на большой скорости и не соблюдала дистанцию, но верх «миаты» был поднят, день выдался солнечным, девушка она была загорелая, так что с ее манерой вести машину я готов был смириться.

– В Огайо, где я рос, у нас была соседка. – Из-за ветра пришлось повысить голос. – Так вот, та старая леди подбирала всех бродячих собак в нашем районе.

– Зачем?

– Жалела.

– Ты думаешь, что я тебя жалею?

Я пожал плечами.

– А тебе не кажется, что ты еще слишком молод, чтобы быть циником, Альфред?

– Такие, как ты, обычно не замечают таких, как я.

– А может, мне с тобой интересно. Слушай, я проголодалась, – заявила Эшли. – Хочешь, прокатимся к «Стейк-энд-Шейк»?

Ответа Эшли дожидаться не стала. Она вырулила на линию обслуживания «на ходу» и заказала два больших шоколадных коктейля, два двойных бургера и две порции картошки фри.

Забрав все это, Эшли заехала на стоянку и остановилась под брэдфордской грушей, крона которой напоминала застывший взрыв из красных листьев. От молочного коктейля меня бросило в дрожь и появилась эта острая боль в глазах. Эшли уплела свой бургер и картошку так, будто не ела несколько дней. Правда, я уже встречал стройных девушек, которые способны на такое.

– А ты реально загорела, – сказал я. – Не боишься заболеть раком кожи?

– Солнце – моя жизнь, – ответила Эшли, и это, как я понял, означало, что ей плевать на рак.

– Моя мама умерла от рака кожи, – сообщил я.

– У тебя и мама умерла?

Я кивнул:

– Мама. Папа. Дядя.

– Получается, моя жизнь была безоблачной, – сказала Эшли. – Со мной ничего подобного не случалось. Ну, как у тебя с мамой, папой и дядей.

– О, потерь у меня было намного больше. Я давно со счета сбился. То есть нет, это неправда. Я их все время пересчитываю. Я никому об этом не говорил, кроме моего психиатра. Он не в счет, а я вот тоже умер.

– Ты умер?

– Да, и потом вернулся, – кивнул я. – Но иногда у меня возникает чувство, будто я зомби, только пожирать людей нет никакого желания и одеваюсь я получше. Наверно, это цена того, чтобы еще покоптить тут небо. Знаешь, как пауки поедают своих жертв? Они высасывают из них все соки. Тело, то есть оболочка или там скорлупа, остается, а жизнь уходит. Вот и я так себя ощущаю. Ходячая оболочка Кроппа.

Эшли втянула через соломинку изрядную порцию коктейля, не отрывая от меня глаз.

– Альфред, все течет, все меняется, – сочувственно сказала она. – Тебе обязательно станет лучше.

– Откуда ты знаешь?

– Ты же рыцарь. Ты из хороших.

Мне очень хотелось ей верить. Рыцарей не осталось, но хорошие еще были.

Упоминание рыцарей заставило меня вспомнить последнего из них, Беннасио, и его дочь Наталию, самую красивую девушку, какую я встречал. Когда мы виделись в последний раз, она меня поцеловала. Я много думал о Наталии, о том, где она, и волновался, все ли с ней в порядке, – она ведь, как и я, была сиротой. Но если честно, то в основном я думал о ней из-за ее необыкновенной красоты.

Мы подъехали к дому Таттлов. Эшли положила руку мне на плечо.

– Постой, – сказала она и принялась рыться в сумочке. – Я дам тебе номер моего сотового.

– Зачем?

– Глупый, чтобы ты мог мне позвонить.

– Зачем?

– Затем, что ты мне нравишься.

– Я сам или то, что у нас общее?

– Ты сам.

У меня сдавило грудь, я вылез из машины, но потом повернулся и наклонился к Эшли:

– Слушай, я все понял. Я для тебя что-то вроде проекта. Бедняга Кропп, большой и глупый. Так вот, мне не нужны твои чувства… то есть сочувствие. Найди себе какого-нибудь другого лузера и жалей его сколько влезет.

Эшли даже не успела ничего ответить – я развернулся и потрусил через двор к дому. Прямо у тротуара из земли торчал корень старого дуба, я его не заметил и растянулся мордой вниз. Что может быть хуже?

Я ждал знака свыше и, когда поднял свою неуклюжую тушу с земли, понял, что это и есть знак.

Пора бежать.

7

Хорас встретил меня в коридоре, в руках он держал серый костюм на вешалке.

– Что это такое? – спросил я.

– Твой костюм, Альфред.

– Нет у меня никакого костюма.

– Теперь есть. Примерь – посмотрим, впору ли. Завтра идем на слушание. Ты должен понравиться судье, Эл, – сказал Хорас.

Я быстро прошел мимо него в ванную и сразу потянулся за зубной нитью. Через секунду в дверь тихо постучали.

– Эй, ты забыл костюм, Эл, – шепотом сказал Хорас. – Я повешу его тут на ручку. Сегодня на ужин жареный цыпленок. Это ведь твое любимое?

Я не стал отвечать, и Хорас удалился.

Потом я прошел в свою комнату и достал из шкафа рюкзак. Вещей у меня было не много, так что на сборы ушло не больше пяти минут. В комнату сунулся Кенни:

– Что ты делаешь, Альфред Кропп?

– Складываю вещи в рюкзак.

– Ты уезжаешь!

Я посмотрел Кенни в глаза, и он начал плакать.

– Не надо, Кенни. Я не хочу, чтобы Хорас с Бетти все поняли.

– Куда ты едешь?

– Не знаю. Пока не решил.