Прижимаясь спиной к резной спинке саней, закутанная в одеяла, Тала подставляла ветру свое искаженное страданием лицо. Горе ее было так велико, что ей хотелось лечь поддерево и ждать смерти. Уснувшая природа в оковах холода была олицетворением ее сердечных мук. Она знала, что заставила сына пойти на неоправданный риск, что эта поездка чревата многими опасностями. Но в глубине души ей не было до этого дела. В своем бегстве индианка увлекала Тошана за собой, и, возможно, это была в какой-то мере ее месть.
Когда они въехали в Роберваль, уверенность Тошана в правильности своих действий снова поколебалась. Еще можно было вернуться… Мысли об Эрмин, такой золотоволосой, светлокожей, с нежным румянцем в свете прикроватной лампы, стали навязчивыми.
«Хорошо, что я просунул записку под дверь нашей комнаты. Мадлен найдет ее. Моя женушка-ракушка не будет ждать меня сегодня вечером, обмирая от волнения».
— А что, если лед на озере еще недостаточно крепкий? — сухо спросил он у матери. — Ты говоришь, что переправа безопасна, но я в этом сомневаюсь!
— Твои сани пройдут легко, мой сын, — успокоила его мать. — Я вешу совсем немного.
Тошан зажег сигарету. Его одолевало тягостное ощущение, будто он пересек некую границу и теперь никогда не сможет вернуться назад.
«Господи, защити нас», — взмолился он про себя.
Будучи крещеным и воспитанным монахами, он все же относился к религиозным обрядам с прохладцей. Его верования были сходны с верованиями Талы, которая поклонялась высшему духу, давшему жизнь всему сущему на земле, а саму землю почитала как животворящую силу.
— Вперед, Дюк! — крикнул он. — Вперед! Живее!
Он решил пересечь озеро Сен-Жан как можно быстрее, но плохое предчувствие не оставляло его в покое. Тала закрыла глаза. Прижавшись к ее груди, маленький хаски согревал ее. Свистел ветер, становилось все холоднее.
«Жослин, я проклинаю день, когда снова увидела тебя, — думала красавица индианка. — И презираю тебя, потому что ты показал себя трусом и себялюбцем. Ты даже не улыбнулся мне, не сказал ни одного ласкового слова, а ведь я спасла тебе жизнь!»
Они были на полпути к набережной Перибонки, когда на северо-восточный регион обрушилась снежная буря. На этот раз Тошан перекрестился — жест, которому он научился, будучи ребенком, и к которому прибегал очень неохотно.
— Мама, мы умрем! — крикнул он, вне себя от гнева.
Громкий вой ветра заглушил его голос. Тала не услышала.
Валь-Жальбер, в тот же вечер
Эрмин посмотрела на часы-браслет, подаренные Тошаном на Рождество. За окном была темная ночь. Ее супруг и Тала должны были уже вернуться. Молодая женщина подумала, уж не снится ли ей все это — в гостиной царила полнейшая тишина и покой. Мукки все так же спал с ней рядом, Шарлотта с Эдмоном исчезли.
— А где мои малышки? — вдруг всполошилась она. — Им пора есть! Ах да, с ними же Мадлен, там, в спальне…
Она прислушалась. Ни один звук не нарушал тишины. Даже в кухне ни разу не звякнула крышка кастрюли.
«Кое-кто перебрал карибу и джина», — подумала Эрмин с иронией.
Ее груди были полны молока, но она не осмеливалась подняться к себе, оставив сына одного на диване. Если мальчик проснется и отправится исследовать комнату, он может обжечься о горячую печку или получить удар током из розетки. Заботливая мать, она ни на минуту не забывала, какие опасности грозят в доме непоседливому малышу пятнадцати месяцев от роду.
Молодая женщина подумала, что Мирей позволила себе отдохнуть немного перед ужином, поэтому решила побыть в гостиной, чтобы никого не беспокоить.
«В такой холод не самая лучшая мысль — кататься по поселку на санях, — подумала она. — Со вчерашнего дня мы с Тошаном почти не были вместе…»
Мысли ее переключились на свекровь. «Тале неуютно у нас, это очевидно. И все же это очень любезно с ее стороны — приехать посмотреть на Мари и Лоранс. Нютта и Нади! Думаю, никто не будет называть малышек их индейскими именами, папе это не понравится. Он тоже выглядел смущенным, даже расстроенным!»
Она каждую минуту надеялась услышать лай собак, но даже не думала о том, чтобы выйти из дома к сараю. Несмотря на двойные шторы и на то, что в доме было жарко натоплено, Эрмин мерзла.
— Канти! Канти! — позвали ее ласково со второго этажа. — Иди сюда!
Это была Мадлен. Кормилица перестала говорить ей «вы», ведь через Тошана их связывали родственные узы. Эрмин решилась оставить спящего сына в гостиной. Молодая индианка тотчас же взяла ее за руку.
— Твои дочки проголодались, но я с ними поговорила и они не стали плакать. Которую из них мне кормить?
— Мы можем меняться каждый раз?
— Ты права, так они обе будут ощущать твой запах. Ты хорошая мать, Канти!
— Прошу тебя, Мадлен, не называй меня так! Здесь, среди родных, я Эрмин. Имя Канти мне очень нравится, но я не хочу создавать проблем.
— Жаль, имя «Та, которая поет» очень тебе подходит. Когда я слушала тебя, моя печаль исчезла и мне захотелось поскорее уйти к сестрам насовсем. Твой голос приближает меня к Богу!
Эрмин была тронута ее похвалой.
— Спасибо, Мадлен, очень мило с твоей стороны! Я сейчас вернусь, мой сын спит в гостиной.
Она спустилась по лестнице, но ее ожидал приятный сюрприз: возле крепко спящего Мукки сидела Шарлотта.
— Дорогая, оставляю его на твое попечение, — ласково сказала молодая женщина.
— Хорошо! — весело отозвалась девочка.
И снова Эрмин удивилась: Тошану и Тале давно пора было вернуться. Она опять поднялась к себе в спальню, наступив по пути на листок бумаги — записку мужа. Эрмин посмотрела на своих маленьких дочек. Они лежали посреди кровати и смотрели на нее широко открытыми глазами красивого серо-голубого цвета.
— Какие они тихие! — воскликнула она.
В присутствии молодой кормилицы она не особенно заботилась о приличиях: минута, и обе девочки уже сосали молоко. Мадлен прослезилась.
— Я скучаю по своей дочке, — призналась она. — Надеюсь, она не плачет, ей весело…
— Ты знаешь, что сестры конгрегации Нотр-Дам-дю-Бон-Консей воспитали меня? — спросила Эрмин. — Эти святые женщины заботятся о самых маленьких, они любят своих подопечных и хлопочут об их благополучии. Но я тебя понимаю! Я никогда не смогла бы расстаться с Мукки. И с девочками. Мне не хочется, чтобы эта жертва стоила тебе здоровья. Ты еще можешь изменить решение. Если не хочешь оставаться здесь, скажи прямо!
— Я поручила своего ребенка Господу нашему Иисусу и пресвятой Деве Марии, — ответила молодая индианка. — Я увижусь с ней этим летом. Мое материнское сердце страдает, но в душе моей мир.
Эрмин не решилась ничего добавить. Прошло несколько минут, и дом снова стал оживать. Она услышала, как родители прошли по коридору и спустились на первый этаж, как Мукки радостно вскрикнул. В кухне слышался веселый перезвон. Молодая женщина тоже хотела бы обрадоваться, но для этого ей не хватало еще одного звука, который мог донестись со стороны сарая для собак или от крыльца.