– Зайду, – сказал мужик.
Он потолковал еще о граде с хозяином, рассказал кой-какие подробности и, любуясь на свой ситец, вышел из лавки.
– Видали? – восхищенно сказал хозяин своему собеседнику. – Как по-вашему?
– Что ж, – сказал собеседник. – Наука ваша легкая, это верно. Да только не без обману…
– Зачем не без обману, – обиделся купец. – Мы только потрафляем покупателю. Обману нету… А ежели это обман по-вашему – идите в государственный магазин. Вам чего надо? – строго переспросил хозяин.
– Да мне ничего, – сказал собеседник. – Я так… Меня, видите ли, заведывающим назначили, в кооператив… Вот пришел поучиться… Как торгуете… Наука ваша легкая, но тово-с, неприятная наука…
Хозяин сконфуженно посмотрел на своего конкурента и сказал:
– Кому как-с…
Собеседник купил катушку ниток и, усмехаясь, вышел.
Торжество в деревне Максимовке началось с раннего утра.
Сначала всем миром ходили по деревне с флагами и пели «Интернационал», потом, собравшись у пожарного сарая, открыли заседание.
Председатель влез на ступеньки сарая и махнул шапкой.
Общество откашлялось, отсморкалось и затихло. Только с тихим треском там и сям бабы жевали семечки.
– Та к вот, братцы, – начал председатель, – пущай ответит общество, надо ли зафиксировать вопрос насчет самогону ай нет?
– Безусловно, надо, – сказало общество.
– А ежели так, – сказал председатель, – то выходит такая штука… Пущай вот ответит еще общество, есть ли у Егорки Гусева лошадь ай нет?
– Нету, – сказали в толпе, – нету у него лошади. Корова, да, действительно есть, а лошадь он пропил, сукин кот.
– Так, – сказал председатель, – пропил он лошадь. Заметьте себе… Дальше, скажем, Митюшка Бочков… Спер он сбрую у Козулихи ай нет? Спер. На какой этот самый предмет или цель спер он сбрую? На самогон… Теперича идем дальше. Лобачев Ванька. Чикнул он ножом Серегу ай нет? Чикнул. Пьяный был… А теперича я спрашиваю общество, отчего это все, беда такая, происходит?
– Да разве мы знаем? – сказали в толпе. – От самогонки, что ли?
– Братцы, – закричал председатель, – конечно, от самогонки! Братцы, враги мы себе ай нет? Не враги! А не враги, так должны мы эту самогонку тово, растово, разэтово? Уничтожить, то есть?
Мужики молчали.
Председатель откашлялся и тихим голосом продолжал:
– Вы, братцы, не обижайтесь. Я против общества не иду. Я самогонку не хаю. Есть в ней вкус, не спорю…
– Конечно, есть! – крикнул кто-то. – Она вкус имеет. Она кровь полирует.
– Не спорю, – сказал председатель. – Вкус она имеет. Ежели, для примера, возьмешь горбушечку, сольцей ее присыпешь, а огурчик в это время на полусогнутой держишь, да нальешь ее в это время в стаканчик, да – хлоп-с… А она, бродяга, струей как брызнет по жилам… А тут огурчиком – джик, горбушечку – хрясь… Отдай все, да мало…
В толпе крякнул кто-то. Два мужика, одергивая штаны, пошли от сарая.
– Стой! – закричал председатель. – Не пущу! Зафиксировать надо… Пущай общество постановит, надо варить ее ай нет?
– Что мир скажет, – уклончиво ответило общество.
– Можно, конечно, не варить, – добавил кто-то. – Можно у соседей брать… Ежели избыток у них.
Председатель вытер мокрый лоб рукавом и хрипло сказал:
– И у соседей не брать! И не варить! И аппаратов не чинить. Потому – враз надо кончать. Потому – одним пальцем блохи не поймаешь… Ась? Братцы, да что ж это? Враги мы себе ай нет?!
Мужики, кряхтя и сморкаясь и жалобясь на свою судьбу, то начинали хвалить напиток, то признавали за ним самые ужасные качества.
И наконец, после двухчасового спора, постановили: «Самогон не варить, аппаратов не чинить и у соседей добром не пользоваться».
Читатель, если ты будешь в тамошних местах, загляни, милый, чего пьют в этой деревне. Не водочку ли, часом, глотают?
Нынче все говорят о борьбе с проституцией и жалеют женщин. Вот, дескать, бедные: уволят их по сокращению, а они очертя голову идут на улицу.
И верно: жалко.
Но, конечно, разные бывают женщины. Бывает, такая крепкая попадется – ей и улица не страшна. Знали мы одну такую. По фамилии Беленькая. Уволили ее по сокращению, дали ей за две недели вперед, а она повертела получку в руках и думает:
«Прожру, думает, на пирожные. А там видно будет».
Пошла в кондитерскую, скушала, сколько могла, пирожных и домой вернулась.
«Ну, думает, а теперь – труба. Либо мне в Фонтанку нырять, либо в Мойку, либо на улицу идти».
Помазала она брови сажей, губы – сургучом, шляпку с пером надела и вышла на улицу.
Постояла на углу. Вдруг мужчина какой-то подходит.
– Что ж, говорит, мамзель-дамочка, зря стоять простужаться. Пойдем на время.
А она развернулась – хлесь его в ухо.
– За кого, говорит, принимаешь, скотина? Не видишь?
Гражданин отупел, повернулся, галошу потерял и скрылся за углом. А девица гордо постояла и пошла домой.
Домой пришла.
«Нет, думает, это не в моем характере – проституция. Иные, конечно, уволенные по сокращению, бросаются очертя голову на улицу, а я не такая…»
Подумала она, подумала, чего ей делать, и стала мастерить для продажи дамские шляпки.
Этим она теперь и живет. И жизнь роскошная.
А материал для шляпок доставляют ей гости. Денег она с них не берет, а берет материей.
А вы говорите – проституция.
Собрание подходило к концу.
Было душно и жарко. Вспотевшие ораторы один за другим выходили на помост и с воодушевлением говорили речи.
Слушатели кричали «ура», били в ладоши и единодушно выносили резолюции.
Собрание было посвящено кооперации.
– Товарищи! – говорил один из ораторов, вытирая пот со лба. – Товарищи!.. Кооперация!.. Наляжем… Все усилия… В деревню… Крестьянам… Сами торговать…
Оратор долго говорил о значении кооперации, потом, утомившись, уступил место другому.
Ораторы чередовались один за другим.
Последний оратор вышел под гром аплодисментов. Он откинул назад свои пышные волосы, простер руку вперед и сказал:
– Кооперация!.. Вы, которые эти…
В эту минуту оратора перебили. Какой-то гражданин встал с места и, слегка заикаясь и робея, сказал, обращаясь к оратору: