– Не верно, – возразил Литвиненко. – Вариант с фантастическим уклоном. Семьдесят процентов за тобой не пойдут, поскольку люди сугубо штатские. Они все еще верят, что справедливость восторжествует, органы разберутся и выпустят их. Если даже не верят, то для них все равно лучше умереть когда-нибудь потом, чем здесь и сейчас. Да и не сможем мы это сделать, Илья. Договориться с обитателями всех бараков – это солидная конспиративная работа. У вертухаев среди зэков есть глаза и уши. Кто-нибудь обязательно сдаст.

– Все, господа заговорщики, накурились, языки почесали, пора спать, – прошептал Богомол и первым пошел к кровати.

Глава 6

Часов на руке у Ильи не было, но он охотно поверил, что надзиратели ворвались в барак ровно в шесть утра. Строгую пунктуальность они позаимствовали, видимо, у своих любимых немцев.

– Подъем, упыри! – орал Дыркин, хлопая воспаленными глазами. – Заспались вы что-то, козлины! Не пора ли отдохнуть от безделья?

Люди вскакивали с кроватей, бежали в проход, втянув головы в плечи, выстраивались в ломаную шеренгу. Слабых и нерадивых надзиратели били дубинками, пинками отправляли в строй.

Подчиняться этому безумию было стыдно и непривычно, но Илья уговорил себя. Умереть, оказав сопротивление, никогда не поздно. Он шустро выметнулся в проход, растолкал людей плечами, чтобы протиснуться в шеренгу. Голова гудела, тело казалось деревянным. Тупо ныли все болячки.

Он покосился через правое плечо. Невысокий Богомол, сильно сутулясь, исподлобья таращился на конвоиров. Обрывки немытых волос торчали пучками, кожа отливала землистым оттенком.

В принципе, времени для сна у заключенных было достаточно. Видимо, руководство этого курорта понимало, что гробить дармовую рабочую силу всеми возможными способами несколько неразумно.

Илья отыскал глазами Жору Литвиненко. Тот был приземист, большеголов, с широким отечным лицом. Глаза тонули в черных дряблых мешках. Щеку рассекал глубокий шрам. Возможно, его и зашивал человек с медицинским образованием, но сильно при этом не усердствовал.

– Пошли вон из барака, чертово отродье! Оправиться, умыться! – взревел Князевич, и понурая масса устремилась к выходу.

Люди спешили, наступали друг другу на ноги. Внезапно кто-то вскрикнул, отпрыгнул. На него повалилось бесчувственное тело. Тот самый мужик, которому впилась в голень овчарка, растянулся на полу и мелко дрожал. Глаза его были закрыты. Видимо, он не совсем лишился чувств. Его ногти царапали грязные половицы, но сил подняться не нашлось. Сквозь стиснутые зубы просачивалась кровавая пена.

Штанина была разорвана. Рана предстала во всей красе. Голень распухла, место вокруг укуса приобрело синюшный цвет. У парня был жар, лицо его пылало багрянцем.

Рядом с ним свалился на колени худосочный товарищ, забормотал, глотая слова:

– Сашка, ты что? Ты же жив был, встал вместе со всеми. Поднимайся! – Он подхватил товарища, тщетно пытаясь его поднять.

– Что это с ним? – не понял Богомол.

– Скоро отмучается, – объяснил Илья. – Сепсис у парня, заражение крови. Самое худшее, что могло случиться после укуса собаки. Он боль терпел, рану не обработал.

– И нельзя ничего сделать? – пробормотал Литвиненко.

– Можно. Срочная реанимация, переливание крови, антибиотики. Хотя нет, уже поздно. У парня судороги, лихорадка, шоковое состояние. Вот-вот начнется кровотечение из всех органов.

Лицо бедняги покрывалось сыпью. Недуг стремительно разрушал организм. Худосочный товарищ с ужасом смотрел на него, поднимаясь с колен. Остальные узники притормозили, тоже глядели.

Подошли Гутник с Дыркиным, потыкали тело дубинками, посмотрели друг на друга, пожали плечами.

– Эй, вы! – Дыркин взмахом дубинки отсек пару отстающих арестантов. – Дружно взяли, вынесли, положили…

– Может, в санчасть? – проговорил изнуренный узник со следами былой интеллигентности на лице.

– Перечить будешь? – вскричал Дыркин и огрел мужчину по спине.

Тот взвыл, кинулся с товарищем выполнять приказание.

– А вы чего встали? – взвился Дыркин, потрясая дубинкой. – Забыли, что у вас по регламенту? К корыту бегом марш! Две минуты на водные процедуры, время пошло!

Это действительно было стадо баранов. Ежедневные измывательства и каторжный труд превращали узников в каких-то бессловесных роботов. Люди отталкивали друг друга, чтобы ополоснуться в ржавой продолговатой емкости, похожей на корыто для свиней.

Илью закружило. На миг он ощутил себя органичной частью этой безропотной массы. Ткач тянул руки, чтобы зачерпнуть тухлую воду, ерзал, подпрыгивал, вспоминая, что забыл навестить сортир. Теперь, черт возьми, придется терпеть.

Толпу обступили заспанные автоматчики, матерками погнали через двор, приказывали строиться. Взлетали приклады, кричали «счастливчики», получившие по голове и плечам. Илью пока обходила эта доля, но Литвиненко уже досталось. Он держался за висок, в который прилетел удар. Узники выбегали на центральную аллею, строились в колонну по два.

– Шагом марш! – скомандовал военный с отличительными знаками сержанта.

Колонна, нестройно покачиваясь, зашагала в столовую. Люди вбегали в нее по одному. Они выскакивали из строя, мнущегося у крыльца, пригибали голову и закрывали ее руками. Так делают зэки на этапе, когда их пересаживают из «столыпина» в автозак.

Толпу окружили автоматчики в темно-зеленом камуфляже. Рычали, рвались с поводков овчарки.

Рядом с крыльцом, заложив руки за спину и расставив ноги, стоял подтянутый офицер с гладко выбритым скуластым лицом. Он надменно наблюдал, как узники вбегали в столовую.

– Начальник охраны Вальтер, наш оберштурмфюрер, – пробормотал Богомол, презрительно поджав губы. – Никакой он не немец. С фамилией повезло. Сам из западных украинцев. Павел Родионович его величают. Служил в одной из закарпатских частей. Месяц провоевал в Донбассе, загубил свою роту, сдал ополченцам важную стратегическую позицию. Под суд не загремел, имел полезные связи. Из Донбасса его быстренько турнули, пристроили сюда. Уж тут-то он ничем не рискует, может полностью раскрыть свой незаурядный потенциал.

Илья тоже вбежал в столовую, стараясь не смотреть офицеру в глаза. Ведь бешеные собаки этого не переносят.

Видимо, здесь и раньше была столовая. Нормальные столы и стулья укропы заменили удлиненными тумбами и грубыми лавками.

– Шесть минут, недоноски! – орала охрана.

Раздатчики пищи четко знали свою роль. Это была жалкая пародия на армейский быт. Кто-то тащил алюминиевый чан, кто-то – стопку мисок. Ели грязными ложками. Повара не нанимались мыть посуду всякому отребью.

В миску Ильи из поварешки шлепнулась какая-то серо-желтоватая субстанция, в которой с трудом угадывалась ячменная каша. Яство подозрительно пахло, имело комковатую консистенцию. Это была не каша, а испытание силы воли и выдержки.