Мне не терпелось возобновить курс психотерапии. Поэтому я всеми силами отгоняла от себя подозрение, что теплого приема мне не видать. Я рассказала доктору Дж. о своих злоключениях в Таиланде, но не дождалась ни сочувствия, ни критики. Она не выразила радости по поводу того, что я еще жива, и не посмеялась над моими опухшими веками. Она просто сидела и слушала, устремив на меня свой неподвижный взор, от которого по спине бежали мурашки. Время от времени она кивала и изрекала: «Хм-м-м».
Повествуя о своих злоключениях, я то и дело смущенно закрывала лицо руками. В завершение я призналась, что таиландская сага заставила меня впервые в жизни крепко задуматься о мотивах своего поведения. Раньше я сказала бы, что мной движет только одно — желание написать хорошую статью. Но, пока я добиралась до дома то на одном самолете, то на другом, я без конца вспоминала, сколько раз балансировала на краю пропасти, при этом ни на секунду не задумываясь о том, что, собственно, делаю.
Я не понимала, каким образом всего несколько недель психотерапии натолкнули меня на эти мысли, но так уж вышло.
— Я не называю себя второй Мартой Геллхорн [5] и не причисляю себя к сотням журналистов, которые, рискуя здоровьем и жизнью, передают репортажи из горячих точек и расследуют нарушения прав человека в разных далеких странах, — сказала я доктору Дж. — Но на протяжении своей карьеры я не раз рисковала, и зачастую бессмысленно. И вот впервые я серьезно задумалась о том, почему я так поступаю. Зачем я это делаю, черт побери? Почему я так ненавижу планировать? Почему не последовала совету своего главреда и не попросила секретаря забронировать мне гостиницу? Как вышло, что я поперлась ночевать к таксисту, с которым была знакома всего пару часов? Почему я, по крайней мере, не потребовала, чтобы он не пил и не принимал наркотики за рулем? Почему? Почему? Почему? Неужели мне совсем не дорога жизнь? Или я и впрямь верю, что неуязвима? Даже не знаю, что хуже — или глупее — с моей стороны.
Если у доктора Дж. и были какие-то соображения на этот счет, она держала их при себе. Моя точка зрения ее, видимо, тоже не интересовала. Она явно не торопилась раскрывать карты. Она еще ни разу не поделилась со мной своим мнением, не ошарашила тонким наблюдением или сенсационной догадкой. Я вообще не знала, что она обо мне думает. По-моему, это было несколько эгоистично с ее стороны, особенно учитывая, сколько она берет за час. Я просто платила человеку за то, что он меня слушает.
Поскольку диалога не получалось, я начала озираться по сторонам. Надеялась, что где-нибудь в кабинете отыщется ключ к таинственной личности доктора Дж. Как обычно, она была одета с иголочки: дорогущий на вид костюм, стильные туфли. Она умудрялась сидеть абсолютно неподвижно — хоть бы ногой шевельнула. Мой терапевт была похожа на статую в пару к роденовскому «Мыслителю» — тыльной стороной левой ладони подпирала подбородок, локоть левой руки покоился в ладони правой. В ее кабинете неизменно стоял полумрак (свет исходил от двух торшеров) и было довольно тепло. В углу топорщилось раскидистое растение — вероятно, эвкалипт. Все это мне ни о чем не говорило. А что, интересно, за фотографии у нее на столе? Иногда я воображала, что у нее две дочери и это их портреты. А возможно, на снимках ее золотистый ретривер, или муж (если он у нее есть), или родители. Или Фрейд. Или ее любимые пациенты.
Убедившись, что комментариев по поводу моих приключений в Азии от нее не дождаться, я решила выложить свои собственные выводы. Правда, те, что были мне особенно неприятны, пока попридержать. Я их даже еще толком не сформулировала. Вместо этого я сказала, что последние события заставили меня вспомнить о других моих безрассудствах.
— До «Обзервера» я работала в двух местах. И на каждом трижды подавала заявления об уходе — хотя уходить мне было некуда. Допустим, меня что-то разозлило или день выдался неудачный, и я думала: «Все, с меня хватит. Я сваливаю». К счастью, мне попадались мудрые главреды. Когда через час или через день я возвращалась, поджавши хвост, они позволяли мне забрать заявление. Как и недавно в Таиланде, в те дни я считала, что веду себя как непосредственный, творческий человек. Но сейчас начинаю понимать, что, вероятно, все сложнее.
Тут доктор Дж. решила поупражнять свои голосовые связки.
— Может быть, это не непосредственность, а импульсивность?
— Именно, — ответила я, хотя знать не знала, в чем разница.
Дома пришлось покопаться в литературе. Как я поняла, импульсивность — признак инфантильности. Люди, которых называют непосредственными, легки на подъем и быстро приспосабливаются к обстоятельствам. Импульсивность — это непосредственность в крайней степени. Это стремление бездумно потакать всем своим прихотям. Импульсивные люди не оценивают последствия своих действий. Они могут быть по-детски наивны.
— Ну а что делать? — спросила я доктора Дж. — Что, вообще не рисковать? Не стремиться к новым открытиям, к новому опыту? Получается, ты сидишь дома и боишься высунуть нос из страха, как бы чего не вышло?
Она немного помолчала.
— А вы считаете, возможны только два варианта, две крайности?
В ее интонации не было и намека на критику, но я все равно оскорбилась. Пренебрежительно фыркнув, я покачала головой:
— Нет, конечно. Никто не говорит, что существуют только два варианта.
Я хотела рассказать ей про беседу с Камалем, которая состоялась у меня в тот день, но теперь передумала. Он спросил, как я смотрю на то, чтобы через пару месяцев съездить в Китай. «Абсолютно исключено, — ответила я. — Не сочти меня неблагодарной и спасибо, что предложил. Но после Таиланда я не хочу больше никуда ездить. Не нужно мне заграничных командировок. Я останусь в Глазго до конца своих дней».
Я не привыкла говорить начальству «нет» и потому сочла свой поступок признаком возросшей уверенности в себе. Я даже немного гордилась. Но теперь, по милости этой странной женщины, которая вообще-то должна была помочь мне выкарабкаться из депрессии, от моего радужного настроения не осталось и следа. Я осознала, что я — максималистка, признающая только черное или белое и слепая ко всем остальным оттенкам. Вот уж воистину: «Хм-м-м».
Я помнила слова пожилого дядечки-психиатра о том, что быстрых результатов ожидать не стоит. И все же втайне надеялась, что скоро радикально изменюсь в лучшую сторону. Я жаждала рая для атеистов. Что ж, я всегда была нетерпелива и хотела, чтобы мой труд приносил плоды немедленно.
Однако лишь в середине февраля я наконец собралась с духом и представила доктору Дж. несвятую троицу: Кристиан — «Ой-ой» — Шарлотта. А ведь этот злополучный любовный треугольник уже несколько месяцев не давал мне спокойно спать. Именно он и загнал меня в кабинет психотерапевта. В своих бесконечных монологах я не раз намекала, что нахожусь в «щекотливом положении», но только сейчас осмелилась выложить подробности.