Нет, это несколько чересчур.
Ладно, если уж маменьке так хочется устроить очередные смотрины, Амалия потерпит. Она даже постарается не быть слишком придирчивой, вдруг да и вправду попадется приличный человек. Но и Бестужевых без внимания не оставит.
Чутье подсказывало, что предстоят презанятные времена.
Амалия усмехнулась и, подвинув лист, написала:
…Дорогой мой друг.
Счастлива слышать, что ты наконец нашел в себе силы признать собственную слабость. Отчего-то мужчины полагают за достоинство быть не просто сильными, но сильнее всего на свете. Я вовсе не призываю тебя стенать и лить слезы, но лишь говорю, что жалобы твои мне понятны и делают понятнее и ближе тебя самого.
Что же касается твоих желаний, то, мнится мне, они тоже более чем естественны. И справиться с ними способен лишь ты. Я же, со своей стороны могу обещать, что всегда выслушаю тебя и не стану смеяться. Во всяком случае, постараюсь.
А заодно уж я решила, что пришло время и мне вернуться к светской жизни, тем паче ты сам знаешь, что матушка моя все еще мечтает о моем успешном замужестве. И мне придется пойти ей навстречу, пусть и вовсе у меня нет ни малейшего желания связывать себя узами брака…
Первый бал.
Не вечер в доме, не представление, но именно бал… Сердце то замирало, то бросалось вскачь. И в голову лезли всякие мысли… А не слишком ли вычурно платье? Прическа, над которою трудились не один час, выдержит ли она бал? И сама Матрена… ей ведь придется говорить… танцевать… Она чудесно танцевала, но дома, с супругом.
Вдруг да растеряется в обществе?
Или не растеряется, но случится так, что бальная книжка ее останется пустой?
Если, несмотря на наряд и драгоценности, в ней увидят вовсе не будущую графиню Бестужеву, но бывшую холопку…
Или вовсе не пустят?
Нет, такое невозможно… Графиня не простит подобного позора, а падет он не столько на Матрену Саввишну, сколько на все семейство Бестужевых. Кто захочет ссоры?
– Волнуешься? – Супруг был спокоен, и это спокойствие, его надменная ленивая улыбка злили неимоверно. Что стоило ему выказать хоть какое-то волнение? – Вот увидишь, все будет замечательно… Ты прелестна.
И ручку поцеловал.
Не сказать, чтобы Матрена вовсе успокоилась, но… уверенности прибыло.
И было все именно так, как она представляла.
Бальная зала.
Сотни свечей.
Несколько душно, немного тесно… Людно, естественно. И Матрена с восторгом разглядывала пеструю эту толпу. Ах, до чего многолика она! Дебютантки в белом кружеве, в дозволенных этикетом жемчугах, схожие друг с дружкой, словно сестры. Хотя, видит бог, меж Матреной и Аксиньей куда больше различий, нежели меж этими ряжеными девицами, что, прячась за юбки тетушек и матерей, ревниво разглядывают друг друга…
И дуэньи их в нарядах куда более роскошных – у возраста имеются свои преимущества – не отстают от подопечных. Вооруженные лорнетами и моноклями дамы степенно раскланиваются друг с другом, кивают, порой роняют пару слов, которые не более, нежели дань вежливости. На самом деле же каждая следит и за вверенною заботам ее девицей, и за ее конкурентками. А заодно уж кавалерами из тех, что представляют особую ценность на брачном рынке. Вдруг да случится оказия для знакомства?
Вдруг да знакомство это перерастет в нечто большее?
Почтенные дамы высокого звания стоят над этой озабоченной единственно вопросами устройства выгодного брака толпою. Им доставляет удовольствие наблюдать за чужими играми, но и собственные они порой ведут, соглашаясь протежировать какую-нибудь милую или же не милую, но состоятельную особу…
Кавалеры… Что ж, иные сами ищут знакомства, выбирая на ярмарке невест тех, кто не столько красив, сколько способен принести супругу небольшое или же, напротив, большое состояние. Но этих охраняют особо рьяно, оберегая от неудобных знакомств… Иные же, хоть и не уклоняются от круговорота этого брачного рынка, но все ж держатся наособицу, строго, всем видом своим давая понять, что вовсе не заинтересованы в заключении брака…
Наособицу держатся и пары замужние.
Впрочем, как обмолвилась Ольга, нынешние нравы столь вольны, что допускают появление мужа без жены или, хуже того, жены без мужа… Сказав это, она выразительно взглянула на Матрену, будто бы ожидала от нее именно такого поведения.
– По-моему, это… неправильно. – Матрена потупилась. Все же, пусть норов у старой гадюки был и вправду гадостен, но имя ее значило в свете многое. И это имя было нужно Матрене.
Пока не появится собственное.
И ради того Матрена готова была терпеть уколы… В конце концов, с Мизюковой было ничуть не легче, но Матрена справилась. И с гадюкой, глядишь, поладит…
– Милочка. – Ольга одарила невестку насмешливым взглядом, в котором читалось, что все-де уловки Матрены видны и понятны, и потому не следует ей и дальше притворяться невинною овечкой, пустое это. – Я рада, что ваши моральные принципы столь высоки, что позволяют осуждать других. Надеюсь, они же помогут вам избежать ошибок…
И удалилась.
Пошла сплетничать с такими же, как сама, престарелыми гадюками, чьи лучшие годы остались в прошлом. Пускай, без нее Матрене легче…
Душа ее пела.
А тело желало танца… и шампанского… и она приняла бокал, поднесенный мужем.
– Осторожней. – Тот не удержался, чтобы не предупредить. – Шампанское – опасный напиток.
Можно подумать, что до этого дня Матрене не случалось его пробовать. И ныне он, занудный, не способен был просто помолчать. Просто получать удовольствие…
Но вспыхнувшее было раздражение погасло. Не здесь, не в месте столь замечательном… Матрена не позволит испортить себе бал.
Вскоре стало не до разговоров.
И не до мужа…
Появление Бестужевых не осталось незамеченным. К ним подходили… представлялись и представляли… и вскоре Матрена позабыла обо всем. Она наслаждалась новой для себя ролью – если не хозяйки, то всяко дорогой гостьи.
Мужчины… женщины… Женщины завистливы и ревнивы, от них не дождешься доброго слово, ибо каждое произнесенное щедро сдобрено ядом. Зато мужчины… Ах, как они смотрели!
С обожанием.
Восхищением.
И восхищение это не стеснялись выражать в словах… Столько изысканных комплиментов Матрена в жизни не слышала. И от слов, от чужого восторга голова кружилась сильней, нежели от шампанского… а потом ее пригласили на танец. И приглашали вновь и вновь… Она чувствовала себя превосходно, ставши частью нарядной веселой толпы, сроднясь с нею, будто бы именно для того – для вечного празднества – и была рождена.