Самолет Ильи летит ровно, но как-то скучно. И следить за ним надоедает раньше, чем самолет исчезает в кучерявых тополях.
– Ладно, пошли. – Забава эта надоедает Генке, и вообще он не любит проигрывать, злится. – Айда на старый мост купаться…
…Купаться тоже было нельзя, особенно под Старым мостом, где городская вялая речушка вдруг обретает глубину. И этой глубины хватает, чтобы Генка решил научиться нырять.
С моста.
А Илье слабо… или нет?
Тетка говорила, что под водой лежат бетонные блоки, и из них торчат спицы арматуры, и что были случаи, когда ныряльщики насаживались на эти спицы. Правда, Генка рассказам не верит…
…Куда он мог спрятать картину?
Она ведь была… Две их было…
…Он хотел спрятать, за этим и приходил к Вере. А Илье прислал снимки.
Дразнился.
Слабо ли? Все для него игра, даже спустя столько лет, все равно игра… Только не подрассчитал, вот и получилось, что самолетик его жизни закрутило, смяло, да и бросило на асфальт. С бумажными самолетиками такое случается.
…Две картины.
И снимок.
Конечно… Он дурак, наверное, дурак, если не понял, куда смотреть надо… Генка, Людка и Вера… Очевидно же… Не в них дело, на снимке мог быть кто угодно, это не имеет значения.
Не люди.
Место.
Илья открыл глаза и пакет с фасолью убрал, та успела подтаять, по шее, по щекам ползли холодные струйки, которые Илья вытер рукавом.
Идиот.
Если бы сообразил раньше… но следовало проверить.
Подняться для начала. Головная боль не исчезла, но теперь она не то чтобы вовсе не мешала, скорее уж Илья мог себе позволить не обращать на нее внимания. Он добрался до папки.
Снимок…
Он ведь сделал скан… Правильно, что сделал… Сам снимок у полиции, но скана хватит… Место… Надо узнать место…
Парта.
Значит, школа… парта в школе – нормальное явление, но эта… зеленая… а были синие. Кажется, синие. Точно, их каждый год подкрашивали, и однажды эта честь выпала Илье с Генкой. Летняя практика. Выдали на двоих ведро густой краски и куцые кисти.
А трудовик, в чьи обязанности, собственно говоря, покраска и входила, нажрался и уснул в подсобке… Нет, не трудовик… Зеленая парта… Где стояли зеленые столы? И стены розовые… или нет? Свет так падает. В школе не было ни одного кабинета, в котором были бы розовые стены.
Светло-зеленые.
Сдержанно-серые, что пристойно для учебного заведения, но никак не розовые… или… конечно! Беж. Дефицитная краска, которую достал Генкин папаша… и не только краску.
Генка был отличником.
Почти.
Единственный предмет, который упорно ему не давался, – рисование…
– Водка и селедка, – сиплым голосом произнес Илья. – Селедка и водка… Как просто… Ты, Генка, все же хитрозадая скотина…
Оставалось выяснить еще кое-что.
Илья очень надеялся, что ему помогут.
…Наверное, вот так и приходит безумие.
Исподволь.
Неслышными шагами, легким вздохом, который щекочет шею… Призраком женщины, которая давным-давно умерла. Теперь человек не только видел ее, он слышал цокот копыт и мягкий скрип рессор. Ее коляска была хороша.
Сама она, горделивая, надменная, совершенная.
– Я тебя все равно найду, – пригрозил человек, и женщина усмехнулась, уголками губ, лишь обозначив улыбку, но сколько всего в ней было…
Презрение?
И уверенность, что ей, черноглазой, вновь удастся уйти. Она столько лет умудрялась избегать людей, она и ныне не желает возвращаться к ним.
Ей было так спокойно в запасниках музея.
А он, глупый человек, решил вытащить ее на волю… Объявить своей собственностью. Самому не смешно? Разве она может принадлежать кому-то?
Нет!
Она взмахнула рукой, и коляска покатилась быстрее. По мостовой, мимо сонного, разомлевшего под редким солнцем Петербурга… Того исчезнувшего Петербурга, в котором человеку не было места. И он бежал следом за коляской.
– Подожди! Помоги мне… Я сделаю тебя знаменитой!
Он спотыкался.
И падал.
И в очередном падении очнулся, осознав, что лежит на полу. С кровати свалился. Давненько с ним не случалось такого… Лежит и дышит…
– С тобой все хорошо? – Конечно, его возня не осталась не услышанной.
– Да.
Голос сорванный, будто бы и вправду кричал. И горло болит.
– Может, врача вызвать?
Все же эта ненужная, а порой душная и навязчивая забота угнетала, но человек заставил себя улыбнуться.
– Просто сон… Случился… Нехороший. Бывает.
– Воды принести?
– Принеси.
Вода со вкусом камня. Это тоже раздражало… Ничего, надо немного потерпеть. Родственники – хорошее алиби, а теперь алиби нужно как никогда прежде. Будут ведь расспрашивать, особенно после Татьяны… Конечно, если повезет и ее смерть сочтут несчастным случаем.
С наркоманами случается и не такое.
Но спрашивать все равно будут… Слишком много смертей вокруг. Слишком… Мало осталось тех, среди кого можно спрятаться. И потому человек держится и за стакан, и за руку, его подавшую, и старательно пьет невкусную воду.
Завтра.
Он наведается к Вере завтра. Днем или чуть позже… Она расскажет, что знает… а если нет, то человек позвонит ее приятелю. Любовнику.
– Ложись. – Родственник помог подняться. – Все уже закончилось.
– Почти закончилось, – согласился человек, прикрывая глаза.
…Водка и селедка…
…Генка говорил об этом… раньше, еще до картины… но когда? И почему память, такая надежная память, отказывается помогать сейчас.
Это из-за черноглазой незнакомки. Она не хочет, чтобы ее догнали… Только поздно, слишком много потрачено сил, чтобы человек отступился.
А утром позвонил Илья… не ему, но человек слышал каждое слово.
В конце концов, параллельный телефон – удобная вещь.
– Я знаю, где он спрятал картины, – сказал этот поганец. – Я подумал, что вам будет интересно.
Лжет?
Откуда он может знать?
Или… права была Танька? Эти двое слишком хорошо изучили друг друга… или… или это ловушка… конечно, Илья хочет поиграть?
Пускай.
– Приходи в одиннадцать к школе…
…придет…
…и надо бы одному, потому что… или нет? Не отпустят… Значит, придется играть… или не играть? Если картины там, то… паспорт готов, и документы, и если все провернуть быстро… Получится, должно получиться.