– Марьяна. – Ванька подал голос. – Он же выдумал все, правда?
– Боюсь, что нет… Ты старательно играла немощную, но на вечер встреч собралась. Прихватила лом из подсобки…
– Под руку подвернулся.
– Дождалась, когда Генка останется один… Думаю, ты потребовала вернуть картину.
– Она моя!
– Она, насколько я понимаю, государственная, – поправил Илья.
– Моя! По праву! Папа ее нашел… Я наследница! Я!
– Хорошо, ты наследница… Только Генка тебя и слушать не захотел. Что он сделал? Рассмеялся в лицо? Предложил поискать хорошенько? И добавил пару слов покрепче. Он умел находить больные мозоли и топтался по ним с немалым удовольствием. И ты не выдержала… Видишь ли, Марьяна, прием психотропных препаратов, чужих препаратов, украденных тобой, – глупая затея. Маскировка маскировкой, но подобные лекарства подбираются индивидуально. А ты взяла чужое. И дозу не особо рассчитывала… Думала, что это как аспирин? Чуть голова покружится, и только?
– Ты… хватит!
– Не хватит, – жестко отрезал Илья. – Ты сама себя с ума свела. И приступ агрессии был спровоцирован не только Генкой… Поэтому ты убила его, не узнав, где картина… и поэтому убрала Леньку.
– Он меня шантажировал! Он… он видел, как я выходила… Я сказала, что мужа ищу, что…
– Сам дурак. А Женька?
– Случайно встретил… и мог бы все понять.
– И Танька сама виновата? – Илья склонил голову набок. Женщина в темном пуховичке поспешно кивнула. Она уцепилась за эту мысль.
– Я спрашивала ее о картинах! Предлагала разделить все… Пополам разделить… А она не захотела! Жадная! И тварь… Она Генку соблазнила… Он говорил, что любит меня и только меня, а потом… с ней спал! Я видела… я хотела уйти, а он папу шантажировать начал… Я не соврала! Ваня, ты же понимаешь, что у меня выхода другого не было! Ты же…
Ванька отвернулся.
Наверное, тяжело вот так осознавать, что дорогой тебе человек оказывается вовсе не тем, кем ты его считал.
– И его ты тоже собиралась убить. – Илья подошел к стене. – Нас всех, верно?
– Я… я не виновата!
– Вера – свидетельница… Я… тоже. И брат твой. Он же не стал бы молчать, верно?
Ванька опустил голову, сгорбился и на глазах постарел.
– Мы все тебе мешаем, так?
Картина снялась легко. Илье показалось, что та висит прочно, надежно, но она соскользнула с гвоздя, словно сама отдаваясь в руки. От нее еще пахло краской, и, наверное, отчасти она не высохла.
Пускай.
Все-таки водка или селедка?
– Я… не виновата! Это она… Ее все предали, и она мстит… и я… Генка меня предал! И Танька… и Ленька шантажировал… Шантажисты не заслуживают жизни.
– А я? – тихо спросил Ванька, поднимаясь. – Я заслуживаю?
– Ты… мне… мне жаль! – Она подняла пистолет. – Мне так жаль…
Быть может, она и вправду испытывала жалость или что-то сродни ей, но вот Илья не верил. Он взвесил картину, удивляясь тому, что не столь уж она тяжела, как выглядит.
Повернулся к Марьяне.
И крикнул:
– Лови!
Картина полетела, некрасиво, нелепо, и если бы Марьяна стояла чуть дальше… Она же вдруг разом забыла про пистолет, вскинулась, не то заслоняясь, не то пытаясь подхватить на лету. И взвизгнула, когда тяжелый угол рамы ударил по рукам.
Пистолет упал.
И грохнул выстрел, наверное, пуля попала в лампу, потому что та разлетелась на сотню осколков. Только Илья на лампу не смотрел, он упал сверху на Марьяну, на картину. И под весом его захрустела рама, с треском расползлось и полотно.
Марьяна, повалившись на пол, ударилась затылком, и звук вышел на редкость гулким, будто бы голова ее была пуста. Она зашипела от боли и руки вытянула, пытаясь оттолкнуть Илью.
– Пусти!
Она вырывалась.
Извивалась по-змеиному, всем телом, а про пистолет забыла.
Хорошо, что она забыла про пистолет. С пистолетом Илья бы точно не справился.
– Ваня! – завизжала Марьяна тоненьким голосом. – Он… он меня обижает! Помоги!
Она вывернулась, уставившись на брата совершенно безумным взглядом, и тот, не выдержав, отвернулся.
– Ты… ты меня предал! Все вы меня предали! Ненавижу!
Марьяна рванулась, почти выскользнув из-под картины, которая, разодранная, сломанная, мешала, она попыталась перевернуться, встать на четвереньки.
– Хватит!
Этот голос заставил вздрогнуть не только Марьяну.
– Будем считать, что показательные выступления окончены. – Олег Петрович вошел в класс и поморщился. – Что вы тут учинили… Взрослые люди, между прочим! Стреляете, имущество казенное портите… нехорошо. Да отпустите вы дамочку, никуда она уже не побежит. А вы, женщина, бросьте пистолет. Я ведь тоже выстрелить могу.
И как-то это прозвучало так, что Илья поверил: и вправду может. Выстрелить. И попасть. Прямо в выпуклый Марьянин лоб, который покрылся мелким потом.
– Она моя! По праву моя…
– Ваша, ваша… – Олег Петрович ногой пистолет отбросил. – Вставай, картиновладелица…
– Моя… Она только моя… Я с ней говорю…
– Разберемся.
Он не стал надевать на Марьяну наручники, просто подхватил под локоток, но почему-то всем стало ясно, что вырваться и сбежать – не позволит. Не тот он человек.
– Картинку оставь…
– Она моя! – Марьяна только сильней прижала обломки рамы к груди. – А он испортил… Посмотрите, как он ее испортил! Нельзя так с картинами!
– Конечно, нельзя… Мы разберемся.
– И накажете его?
– Накажем…
– А картина…
– Ее надо починить. – Олег Петрович был бесконечно терпелив, а в классе появлялись какие-то другие, незнакомые Илье люди. Эти люди были деловиты, что муравьи, и незаметны. – Вот, наш лучший специалист по…
– Реставратор?
– Именно. Реставратор. Он починит вашу картину.
Марьяна почти безропотно протянула обломки седовласому мужчине.
– А мы пойдем… поговорим…
– О чем?
– Обо всем… Расскажете, как оно так вышло, а то, понимаете, теории хороши, но правда лучше… Вы вот правду знаете?
Марьяна кивнула.
– И поделитесь.
– Это она виновата. – Марьяна шла, уже опираясь на руку Олега Петровича, она семенила и что-то рассказывала страстным шепотом. И смотреть на это было неприятно. – Она, а не я… Ее все предали… и меня… Видите, как получилось?