Потом Луис понял, что именно, и скривился, как будто съел лимон. Точно так же Рэйчел говорила: Прости, что я была такой стервой, — когда этой самой стервозностью добивалась, чего хотела. Сама она этого не замечала, но Луис замечал. И сейчас он слышал тот же голос — лишенный живости и мягкости Рэйчел, но все равно тот же голос. Прости, что я был такой сволочью, Луис.
Старик вернул себе дочь и внучку; они сбежали из дома в Мэне, сбежали к папочке. Благодаря «Дельте» и «Юнайтед эйрлайнз» они возвращаются туда, где, с точки зрения Ирвина Гольдмана, им и положено быть. Теперь можно позволить себе проявить великодушие. Как это виделось Ирвину Гольдману, он победил. Так что, Луис, забудем, как я избивал тебя у гроба твоего сына, как я пинал тебя ногами, когда ты лежал на полу, как я опрокинул гроб, и он приоткрылся, и ты в последний раз мельком увидел — или подумал, что видишь — руку своего ребенка. Давай все забудем. Кто старое помянет, тому глаз вон.
Вот старый козел. Как бы жутко это ни звучало, но я прямо сейчас пожелал бы тебе умереть на месте, если бы это не помешало моим планам.
— Все в порядке, мистер Гольдман, — сказал он ровным голосом. — Это был… очень тяжелый день для всех нас.
— Нет, все не в порядке, — возразил Гольдман с нажимом, и Луис понял (хотя ему очень этого не хотелось), что тесть не просто налаживает «дипломатические отношения», что он извиняется за свое отвратительное поведение вовсе не потому, что добился желаемого. Старик чуть не плакал, его голос дрожал по-настоящему. — Это был ужасный день для всех нас. Из-за меня. Из-за старого упрямого осла. Я сделал больно собственной дочери, когда она так нуждалась в моей помощи и поддержке… Я сделал больно тебе, Луис, хотя ты, может быть, тоже нуждался в моей помощи и поддержке. И то, что ты сделал потом… после всего, что сделал я… я себя чувствую просто ничтожеством. Наверное, именно так я и должен себя чувствовать.
Пусть он замолчит, пусть замолчит прямо сейчас, пока я не начал на него орать и не испортил все дело.
— Рэйчел, наверное, тебе говорила, что у нас была еще одна дочь…
— Зельда, — сказал Луис. — Да, она мне рассказывала о Зельде.
— Это было трудно, — проговорил Гольдман все тем же дрожащим голосом. — Трудно для всех нас. И, наверное, труднее всего было Рэйчел… Рэйчел была дома, когда Зельда умерла… но и нам с Дори было непросто. У Дори едва не случился нервный срыв…
А у Рэйчел, по-твоему, его не случилось? — чуть не выкрикнул Луис. Думаешь, у ребенка не может быть нервного срыва? Прошло уже двадцать лет, а она до сих пор вздрагивает при любом упоминании о смерти. А теперь еще это… весь этот ужас… наш собственный сын… Я бы сказал, это чудо, что она сейчас не в больнице под капельницей. Так что не надо рассказывать мне, как вам с женой было трудно, старый козел.
— После смерти Зельды мы с Дори… наверное, мы слишком оберегали Рэйчел… мы хотели ее защитить… и компенсировать случившееся. Компенсировать ее проблемы со… спиной… которые растянулись на несколько лет. Компенсировать то, что нас не было рядом, когда это случилось.
Да, старик действительно плакал. Спрашивается — зачем? Теперь Луису было труднее его ненавидеть. Однако «трудно» не значит «невозможно». Он умышленно вызвал в памяти образ Гольдмана, лезущего в карман за всемогущей чековой книжкой… но вдруг увидел у него за спиной Зельду Гольдман, неупокоенный призрак в вонючей постели, с бледным лицом, искаженным от боли и злости, с пальцами, скрюченными наподобие когтей. Фамильный призрак Гольдманов. Оз, Великий и Узясный.
— Пожалуйста, — сказал Луис. — Пожалуйста, мистер Гольдман. Ирвин. Больше не надо. Давайте не будем усугублять.
— Теперь я понимаю, что ошибался в тебе, Луис. Ты хороший человек. Послушай, я знаю, о чем ты думаешь. Я не такой глупый. Глупый, да, но не настолько. Ты думаешь, я говорю все это потому, что теперь могу это сказать, ты думаешь, да, он добился своего, и однажды он уже пытался меня купить, но… но, Луис, клянусь…
— Не надо, — тихо произнес Луис. — Я не могу… я больше не выдержу. — Теперь его голос тоже дрожал. — Хорошо?
— Хорошо. — Гольдман вздохнул. Луис подумал, что это был вздох облегчения. — Но позволь мне сказать еще раз: я извиняюсь. Можешь не принимать моих извинений. Но я позвонил тебе, Луис, чтобы извиниться. И я извиняюсь.
— Хорошо. — Луис закрыл глаза. У него разболелась голова. — Спасибо, Ирвин. Ваши извинения приняты.
— Спасибо тебе, — сказал Гольдман. — И спасибо, что ты… разрешил им уехать. Может быть, это именно то, что им нужно. Мы будем ждать их в аэропорту.
— Хорошо, — отозвался Луис, и ему в голову вдруг пришла одна мысль, совершенно безумная и в то же время предельно нормальная и тем привлекательная. Что было, то прошло… А ведь можно и вправду забыть о прошлом и оставить Гейджа лежать в могиле на бангорском кладбище. Вместо того чтобы пытаться открыть захлопнувшуюся дверь, можно запереть ее на замок и выбросить ключ. Да, так он и поступит. Именно так, как сказал жене: доделает здесь все дела и прилетит в Чикаго. Может быть, они останутся там на все лето, он, жена и дочь. Они будут ходить в зоопарк и планетарий, будут кататься на лодке по озеру. Он сводит Элли на Сирс-тауэр и покажет ей расстилающийся под ними Средний Запад, похожий на огромную плоскую игровую доску, мечтательный и роскошный. А потом, в середине августа, они вернутся сюда, в этот дом, который теперь кажется таким печальным и мрачным, и попробуют начать все сначала. Может быть, они сумеют. Сумеют перевернуть эту кошмарную страницу, забрызганную засыхающей кровью, и начать все с чистого листа.
Но не значит ли это, что он убьет своего сына? Убьет его еще раз?
Внутренний голос пытался спорить, но Луис не стал слушать. Заткнул его сразу.
— Ирвин, мне надо идти. Хочу убедиться, что Рэйчел собрала все, что нужно, а потом уложить ее спать.
— Хорошо. До свидания, Луис. И еще раз…
Если он еще раз попросит прощения, я закричу.
— До свидания, Ирвин, — сказал он и повесил трубку.
Когда Луис поднялся наверх к Рэйчел, комната напоминала разгромленный магазин одежды. Блузки — горой на кровати, бюстгальтеры — на спинках стульев, брюки — на вешалках, прицепленных к дверной ручке. Под окном выстроились в ряд туфли, как солдаты на плацу. Рэйчел собиралась медленно, но основательно. Луис уже понял, что вещей наберется чемодана на три (если не на четыре), но не видел смысла спорить с женой. Вместо этого он принялся ей помогать.
— Луис, — произнесла она, когда они закрыли последний чемодан (Луису пришлось сесть на него, чтобы Рэйчел смогла застегнуть замки), — ты ничего не хочешь мне сказать?
— Господи, Рэйчел, ты о чем?
— Я не знаю, — отозвалась она ровным голосом. — Потому и спрашиваю.
— Что я, по-твоему, собрался сделать? Ломануться в бордель? Сбежать с бродячим цирком? Что?