— Мартинес Прадо давит на кого-то из твоего окружения, — продолжал он. — В обмен на неприкосновенность, деньги или бог знает что еще. Может, это правда, может, правда лишь частично. Я не знаю. Но у меня первоклассный источник. Да. Никогда прежде он меня не подводил. А с учетом того, что Патрисия…
— Это Тео, — вдруг прошептала она.
Языков остановился на полуслове.
— Ты знала? — удивленно спросил он. Но Тереса покачала головой. Ее пронизывал странный холод — и вовсе не оттого, что она стояла на ковре босиком. Повернувшись к двери, она смотрела на нее так, будто вот-вот должен был войти Тео. — Скажи мне, как, откуда, черт возьми? — спрашивал у нее за спиной русский. — Если ты не знала, почему знаешь сейчас?
Тереса молчала. Я не знала, думала она. Но сейчас я и правда знаю. Такова уж эта распроклятая жизнь, и такие у нее шутки, черт бы их побрал. Черт бы их побрал.
Она старалась сосредоточиться, чтобы разложить мысли по полочкам в разумном порядке, исходя из приоритетов. А это было нелегко.
— Я беременна, — сказала она.
* * *
Они вышли прогуляться по пляжу; держась в отдалении, за ними следовали Поте Гальвес и один из телохранителей Языкова. Волны шлепали о булыжники, заливая босые ноги Тересы, — она шла почти по самой кромке воды. Вода была очень холодной, но это бодрило. Они шли по грязному песку, среди камней и кучек водорослей, на юго-восток, к Сотогранде, Гибралтару и проливу. Шли не торопясь, разговаривали, время от времени умолкали, думая о том, что сказали и чего не сказали друг другу. Осмыслив наконец услышанное от Тересы, Языков спросил:
— Что ты собираешься делать? С тем и с другим. Да. С ребенком и с его отцом.
— Это еще не ребенок, — возразила Тереса. — Это еще ничто.
Языков покачал головой, будто ее слова подтверждали его мысли.
— Как бы то ни было, это не решает того, другого, — сказал он. — Это лишь половина проблемы.
Тереса, отведя волосы с лица, снова внимательно посмотрела на него.
— Я не сказала, что первая половина решена, — пояснила она. — Я говорю только, что это еще ничто. Станет ли оно чем-то или не станет, я еще не решила.
Русский внимательно вглядывался в нее, ища перемены в ее лице, новых, непредвиденных признаков.
— Боюсь, что я не могу, Теса. Советовать тебе. Да. Это не моя специальность.
— А я и не прошу у тебя совета. Я просто хочу, чтобы ты прогулялся со мной. Как всегда.
— Это я могу. — Языков наконец улыбнулся и сразу стал похож на добродушного медведя. — Да. Сделать это.
На песке лежала заброшенная рыбацкая лодка, возле которой всегда гуляла Тереса. Очень старая лодка: от белой и голубой краски на бортах мало что осталось, на дне скопилась дождевая вода, в которой плавала пустая жестянка из-под газировки. Возле носа, едва различимое, еще виднелось название: «Надежда».
— Ты никогда не устаешь, Олег?
— Иногда, — ответил русский. — Но это нелегко. Да. Сказать: я дошел досюда, а теперь дайте мне уйти на покой. У меня есть жена, — прибавил он. — Очень красивая. Мисс Санкт-Петербург. Сыну четыре года. Денег достаточно, чтобы прожить остаток жизни без проблем. Да. Но есть партнеры. Ответственность. Обязанности. И если я уйду на покой, не все поймут. Да. Человек по своей природе недоверчив. Если уходишь, начинают бояться. Тебе известно слишком много о слишком многих людях. А они знают слишком много о тебе. Ты просто ходячая опасность. Да.
— На какие мысли тебя наводит слово «уязвимый»? — спросила Тереса.
Языков немного подумал.
— Я не очень хорошо владею, — сказал он наконец. — Испанским языком. Но я знаю, что ты имеешь в виду. Ребенок делает человека уязвимым… Клянусь тебе, Теса, я никогда не боялся. И ничего. Даже в Афганистане. Да. Эти сумасшедшие фанатики и их вопли «Аллах акбар!», от которых стыла кровь. Но нет. Я не боялся и тогда, когда начинал. То, чем я занимаюсь. Но с тех пор, как родился мой сын, я знаю, что это такое. Бояться. Да. Когда что-то выходит плохо, уже невозможно. Да. Оставить все как есть. Броситься бежать.
Он постоял, глядя на море, на облака, медленно плывущие на запад. Потом невесело вздохнул.
— Хорошо броситься бежать, — сказал он. — Когда нужно. Ты это знаешь лучше всех. Да. Ты в жизни только это и делала. Бежать. Хочешь или не хочешь.
Он еще некоторое время смотрел на облака, потом вдруг поднял руки до уровня плеч, словно желая охватить ими все Средиземное море, и бессильно уронил их. Постояв так, повернулся к Тересе:
— Ты будешь рожать его?
Она не ответила — только взглянула на него. Шум воды и холодная пена на босых ногах. Языков внимательно смотрел на нее сверху вниз. Рядом с огромным славянином Тереса казалась совсем маленькой.
— Какое у тебя было детство, Олег?
Он потер ладонью затылок — удивленно, озадаченно.
— Не знаю, — ответил он. — Как у всех в Советском Союзе. Ни плохое, ни хорошее. Пионеры, школа. Да. Карл Маркс. Комсомол. Проклятый американский империализм. Все это. Слишком много щей, наверное. И картошки. Слишком много картошки.
— А я знала, что такое долго голодать, — сказала Тереса. — У меня была только одна пара туфель, и моя мама давала мне их только, чтобы ходить в школу… Пока я туда ходила. — Кривая усмешка появилась у нее на губах. — Моя мама, — повторила она отрешенно, чувствуя, как старая горечь и обида снова пронзительно жгут душу. — Она часто била меня, когда я была девчонкой, — помолчав, снова заговорила она. — После того как папа бросил ее, она здорово запила и пустилась во все тяжкие… Заставляла меня бегать за пивом для ее приятелей, таскала за волосы, лупила — бывало, что и ногами. Являлась на рассвете с целой компанией мужиков, хохотала, взвизгивала, или они, вдрызг пьяные, среди ночи начинали ломиться к нам в дверь… Я перестала быть девушкой еще до того, как потеряла девственность… до того, как те мальчишки — некоторые моложе меня…
Внезапно она замолчала и долго стояла, глядя на море. Растрепанные ветром пряди волос хлестали ее по лицу, и она чувствовала, как горечь и обида медленно тают у нее в крови. Тереса сделала глубокий вдох, чтобы они растворились без следа.
— Что касается отца, — сказал Языков, — я предполагаю, что это Тео.
Она выдержала его взгляд, не разжимая губ. Бесстрастно.
— Это вторая часть, — снова вздохнул русский. — Проблемы.
Он повернулся и пошел, не оглянувшись удостовериться, что Тереса следует за ним. Она постояла немного, глядя, как он удаляется, потом нагнала его.
— В армии я научился одной вещи, Теса, — задумчиво заговорил русский. — Вражеская территория. Опасно оставлять за спиной очаги сопротивления. Враждебные образования. Укрепление местности требует уничтожения конфликтных точек. Да. Это дословно. Фраза из устава. Ее повторял мой друг, сержант Скобельцын. Да. Каждый день. Пока ему не перерезали горло в Паншерском ущелье.