Он пару раз следил за Тересой, не слишком скрываясь. Как бы случайно оказываясь на той же улице, в том же кафе или магазине. Разузнал кое-что и о том парне: галисиец, приезжает в Мелилью каждые восемь-десять дней, черный катер «Фантом». Не требовалось быть энологом [36] , или этнологом, или как оно там называется, чтобы понять, что жидкость в «тетрапаках» — не что иное, как вино. Пара консультаций в соответствующих местах позволила выяснить, что он проживает в Альхесирасе, его катер приписан к порту Гибралтар, и зовут его — или он называет себя, в этих краях никогда не знаешь точно, — Сантьяго Фистерра. Судимостей нет, конфиденциально сообщил капрал Национальной полиции, большой любитель услуг девочек Дриса Ларби в служебное время на рабочем месте — в патрульной машине. Все вместе позволило шефу Тересы Мендоса составить себе приблизительное представление об этом человеке. В двух планах: как клиент «Джамилы» он не опасен, а вот как близкий друг Мексиканки представляет собой неудобство. Неудобство, разумеется, для него самого.
Дрис думал обо всем этом, наблюдая за парочкой.
Он увидел их случайно, из машины, когда неторопливо ехал по Мантелете вблизи порта, под самыми стенами старого города; а увидев, проехал немного вперед, затем, развернувшись, снова подкатил к тому же месту, припарковал машину и отправился пропустить бутылочку на углу, в баре «Огар дель Пескадор». На маленькой площади, под древней аркой цитадели, за одним из трех шатких столиков у мангала Тереса и галисиец ели кебабы. Даже на расстоянии Дрис Ларби улавливал аромат приправленного жареного мяса, и ему пришлось взять себя в руки — он еще не обедал, — чтобы не пойти туда и не заказать что-нибудь тоже.
Марокканская часть его натуры до безумия любила кебабы.
В глубине души все женщины одинаковы, думал он.
Иная с виду воды не замутит — само спокойствие, а попадись ей подходящий инструмент — и куда что девалось, не станет слушать ни собственного рассудка, ни чужих доводов. Он долго смотрел на Тересу издали, сидя со стаканом в руке и пытаясь соотнести девушку, которую знал — скромную работящую мексиканку за прилавком «Джамилы», — с этой, другой, в джинсах и кожаной куртке, в туфлях на высоченном каблуке, с волосами, гладко расчесанными на прямой пробор и туго стянутыми в узел на затылке, как носят женщины у нее на родине. Она разговаривала с мужчиной, сидевшим рядом с ней в тени крепостной стены. И снова Дрис Ларби подумал, что она не красавица — таких много, — но когда приведет себя в порядок, да если еще и момент подходящий, вполне сойдет за красивую.
Большие глаза, очень черные волосы, молодое тело (эти узкие джинсы очень ей шли), белые зубы, а особенно ее милая манера говорить и слушать — молча, серьезно, будто обдумывая твои слова; и начинаешь чувствовать, что тебя действительно слушают, и это придает тебе вес в собственных глазах. О прошлом Тересы Дрис Ларби знал ровно столько, сколько было необходимо, и не желал знать большего; у нее были серьезные проблемы на родине, и какой-то влиятельный человек нашел ей местечко, чтобы спрятаться. Дрис видел, как она сошла на берег с парома из Малаги; дорожная сумка в руке и растерянный вид человека, выброшенного в чужой, незнакомый и непонятный мир.
Эту птичку заклюют в два дня, подумал он тогда. Однако Мексиканка обнаружила редкую способность приспосабливаться с новым условиям, подобно тому, как молодые солдаты из крестьян, привыкшие терпеть жару и холод, потом, на войне, выносят любые тяготы, труды и лишения, встречая их лицом к лицу так, словно всю жизнь с ними прожили.
Поэтому Дриса удивляли ее отношения с галисийцем. Она явно не из тех, кто связывается с клиентами или с кем попало. Такие думают, прежде чем выбрать. И тем не менее, вон она сидит, уплетает кебабы и не отрывает глаз от этого Фистерры, у которого, может, и есть какое-то будущее — сам Дрис Ларби был доказательством того, что в жизни можно пробиться, — но сейчас-то нет ничего, а в перспективе, вероятнее всего, десяток лет в какой-нибудь испанской или марокканской тюрьме или удар ножом из-за угла. Более того: он был уверен, что галисиец имеет прямое отношение к недавним — и необычным — просьбам Тересы позволить ей присутствовать на некоторых частных вечеринках, которые устраивал он, Дрис Ларби, по обе стороны границы. Я хочу поехать, сказала она, не вдаваясь в объяснения; а он, удивившись, не смог и не захотел отказать. Ладно, хорошо, почему бы и нет. И она поехала — он просто глазам своим не поверил: та самая Тереса, всегда очень сдержанная и серьезная за стойкой, тут появилась сильно накрашенная, красивая, с такой же прической, как сейчас, — волосы, разделенные прямым пробором, туго стянуты сзади, — в коротеньком, обтягивающем, ладном черном платье с большим декольте, на высоких каблуках, ноги над которыми — Дрис Ларби еще никогда не видел ее такой — также оказались вполне приемлемыми. Одета просто убойно, подумал риф в тот первый раз, когда усаживал ее вместе с четырьмя девушками-европейками в две машины, чтобы отвезти на марокканскую территорию, в роскошный коттедж по соседству с пляжем Кариат-Аркеман. Потом, когда веселье уже шло вовсю — пара полковников, трое чиновников высокого ранга, двое политиков и богатый коммерсант из Надора, — Дрис Ларби все время наблюдал за Тересой, любопытствуя, что же все-таки привело ее сюда. Пока четыре европейки, чьи ряды были усилены тремя совсем юными марокканками, развлекали гостей так, как обычно принято в подобных случаях, Тереса успела поболтать со всеми — по-испански, а также чуть-чуть по-английски; до этого момента Дрис Ларби и не подозревал, что она владеет этим языком, которого сам он не знал совершенно, за исключением «good morning», «goodbye», «fuck» и «money». Всю ночь он с легким недоумением посматривал, как Тереса мило и доброжелательно общается со всеми, словно разведывает незнакомую территорию; а позже, уклонившись от чересчур активного ухаживания одного из местных политиков, который к тому времени уже изрядно наглотался всего, что можно было проглотить в твердом, жидком и газообразном состоянии, она, в конце концов, отдала предпочтение полковнику Королевской жандармерии по имени Абделькадер Чаиб. И Дрис Ларби, который, подобно опытному метрдотелю, благоразумно держался в стороне, незаметно управляя всем — тут жест, там знак, кивок головой в нужную сторону или улыбка, — чтобы все шло так, как хочется гостям (у него был счет в банке, три путиклуба, которые нужно было содержать, и десятки нелегальных эмигрантов, ожидающих зеленого света, чтобы перебраться в Испанию), будучи человеком весьма опытным в вопросах связей с общественностью, не мог не оценить той легкости и непринужденности, с какими Мексиканка обрабатывала жандарма. Который, с беспокойством отметил он, был далеко не простым военным. Потому что любой контрабандист, желавший возить гашиш из Надора в Алусемас, должен был платить дополнительный налог — в долларах — полковнику Абделькадеру Чаибу.
Тереса побывала еще на одной вечеринке, месяц спустя, где снова встретилась с марокканским полковником. И, наблюдая, как они вполголоса беседуют в сторонке, сидя на диване рядом с террасой — на сей раз все происходило в роскошно обставленной мансарде одного из лучших зданий Надора, — Дрис Лабри начал беспокоиться и решил, что третьего раза не будет. Он даже стал подумывать, не уволить ли ее, однако его связывали кое-какие обязательства. В сложной цепи друзей-одного-из-друзей как глубинные причины, так и промежуточные звенья находились вне его видения и ведения, а в таких случаях самое разумное — проявлять осторожность и не создавать кому бы то ни было неудобств. Кроме того, он не мог отрицать, что испытывает определенную личную симпатию к Мексиканке: она ему нравилась. Но это ни в коей мере не означало, что он собирается помогать галисийцу в его делишках или ей в шашнях с его марокканскими партнерами. Больше того, Дрис Ларби старался держаться подальше от растения, именуемого «каннабис», в какой бы то ни было из его форм и ипостасей. Так что никогда больше, сказал он себе. Если Тереса хочет ублажать Абделькадера Чаиба или кого-нибудь другого, наставляя рога Сантьяго Фистерре, он, Дрис Ларби, не собирается стелить им постель.