– Ключ, – приказал Венель-младший.
Скот в человеческом образе отцепил от пояса связку ключей и после некоторого колебания протянул ему, добавив:
– Не знаю, который там. Отдайте, когда будете уходить. Лучше его тут так и оставить, посередке, чтобы он других не достал, – добавил он, махнув рукой туда, где в полумраке виднелись силуэты людей – согбенных, лежащих или прикованных к решеткам своих клеток.
Тяжелым шагом, волоча ноги, охранник направился прочь и вскоре исчез в другом конце коридора, по обе стороны которого находились камеры. Остаток ночи он собирался провести в маленьком помещении для охраны, храпя в компании двух таких же пьяниц.
* * *
Поскольку заключенные в тюрьме замка не засиживались, они просто не успевали заболеть, несмотря на отсутствие отверстий для вентиляции в камерах. Язвам и ранам не хватало времени загнить до такой степени, чтобы развилась гангрена, несмотря на жуткую грязь. В лицо буквально ударял запах грязи и нечистот, запах страха и отчаяния множества человеческих существ.
Ардуин Венель-младший медленно шел, окруженный томительной тишиной, нарушаемой только храпом, рыданиями и приступами кашля. Узники очень быстро понимали, что здесь нельзя ни кричать, ни ругаться, если они не хотят быть избитыми охранником, обозленным, что ему помешали отдыхать. Другой мерой воздействия была порция похлебки из репы и дешевого испорченного [168] хлеба, которую надзиратель мог вылить на пол прямо перед пленником, лишив его единственной еды за день. Ардуин не испытывал по отношению к ним ни печали, ни сострадания; ведь он был их палачом. В его обязанности не входило выяснять, ни по какой причине они оказались в этом подземелье, ни какие обстоятельства смягчают их преступление. Его работа – лишь исполнять приговоры.
Внимание Ардуина привлек смутный силуэт, прижавшийся к решетке той камеры, которую ему указали. Он осторожно приблизился, держа руку на эфесе своего кинжала, висящего на поясе. Силуэт, закутанный в жалкие тряпки, поднялся, держась за прутья решетки. Перед мэтром Высокое Правосудие была женщина, уже в возрасте. Хорошо, что полумрак мешал рассмотреть ее как следует, особенно глаза – один из тех взглядов, что преследовали его с тех пор, как он облачился в одежды смерти. Лицо женщины было настолько изуродовано, что сперва палач решил, что перед ним ненормальная. Сделав еще шаг, он понял, что желтоватые пятна и припухлости, сплошь покрывающие ее лицо, могли образоваться только вследствие ударов. Нос, без сомнения, был сломан совсем недавно. Когда женщина открыла рот, Ардуин заметил отсутствие верхних резцов.
Он едва не подпрыгнул, когда женщина схватила его за руки и, сжав их с силой, удивительной для такого хилого создания, забормотала:
– Сжалься. Сжалься, палач. Это мой мальчик. Я сюда прошмыгнула. Охранник меня-то и не увидал, весь день отсыпается после своего пикета [169] . Там же мой мальчик, Гаспар!
Тот самый юноша, почти ребенок, у которого он должен содрать кожу со спины ударами кнута, посыпать солью свежие раны, а затем повесить…
– Оставь меня, женщина! – произнес он мягким, но требовательным тоном. – Его наказание могло быть и более жестоким. Это же все-таки отцеубийство!
Она подчинилась и закричала, выставив напоказ свое изуродованное лицо:
– Да вы посмотрите на меня, посмотрите, что эта сволочь со мною сотворила! Каждый вечер, даже хулого слова не сказав, то ногой, то поленом, и по спине, и по брюху… Вот мой мальчик и не смог дальше терпеть такое. Это же низость какая… он бы меня так убил в конце концов… вот мой Гаспар за меня и заступился. Но эта старая скотина как с цепи сорвалась, я от него такого никогда не слышала. Он хотел меня убить, душой своей вам клянусь!
– Отойди, женщина. Я должен делать свое дело.
– Но ведь вас тоже родила мать, палач! Вы бы ее защитили, правда? Старик его сперва тоже колотил, но Гаспар стал сильным, как бык. Так его отлупил… а этот проклятый взялся за меня, понял, что с сыном ему больше не совладать.
Ардуин попытался ее мягко отстранить, но женщина как будто приросла к решетке, своим телом загораживая ему вход. Порывшись в своих лохмотьях, она вытащила старый платок и протянула ему.
– Возьмите ради Бога, который всех нас любит. Там немного денег, я продала обеих коз. Меня при этом обобрали до нитки, но это неважно… Возьмите деньги… Мне сказали, что… что вы могли бы… из милосердия… ну, это… чтобы все прошло быстро… ради Христа Спасителя… Ускорьте конец… Я не хотела… я не смогу этого вынести… он же хотел меня защитить… мой Гаспар…
Она зарыдала, исходя соплями, стекающими по лицу до самого рта, и попыталась сунуть Ардуину в руку сверток с деньгами. Серые глаза мэтра Правосудие внимательно разглядывали женщину – ее желто-фиолетовое лицо, синяки, сломанный нос, нищенскую одежду.
По затылку у него пробежал холодок. Нет, здесь и в самом деле было прохладно. Внезапно его коснулось теплое дыхание, как тогда, во сне. Мария. Ему вдруг показалось, что все человеческое отчаяние, вся любовь мира собралась в старом платке, который мать протягивала ему, чтобы уменьшить страдания своего сына.
– Заберите свои деньги. Конец наступит быстро.
– Клянетесь?
– Клянусь. Попрощайтесь с ним и уходите, чтобы я вас больше никогда не видел.
После нескольких попыток ключ наконец провернулся в замочной скважине. Гаспар встал, опутанный цепями, которыми были скованы его лодыжки и запястья.
– Матушка… – пролепетал он. – Я уж думал, что никогда тебя не увижу.
Она бросилась к нему, сжала в объятиях и принялась покрывать его лицо поцелуями, шепча:
– Не беспокойся, не беспокойся… Палач, он справедливый. Очень скоро мы внова встретимся в раю, мой мальчик… Я каждый день буду думать о тебе, а на те су, которые он не взял по своей доброте, закажу мессу за тебя и за него.
– Заканчивайте, – вмешался Ардуин, – и оставьте нас.
Вся в слезах, женщина снова поцеловала своего сына, которому предстояло умереть, а затем повернулась к палачу и торжественно произнесла:
– Я сохраню в памяти серый цвет ваших глаз как самый лучший в моей пропащей жизни.
– А теперь уходите, – мягко ответил Ардуин.
– Но мой мальчик не будет страдать, правда?
– Не будет. Честное слово.
Бросив последний взгляд на своего сына и едва не задохнувшись в рыданиях, зажав себе рот рукой, она исчезла в полумраке подземного коридора. Венель-младший закрыл за ней решетку.
– Он бы ее убил, – подал голос молодой человек, очень молодой. – Я отходил его поленом, чтобы вырвать мать из его поганых лап.