– Ваня, – спрашиваю Двойнишникова, дежурившего в ту ночь, – что случилось? Немцы?
– Там, за деревьями, мелькнула тень, – отвечает он, – вот я и дал по ней очередь для острастки…
Излишняя осторожность все-таки лучше излишней беспечности, поэтому в ту ночь никто так и не сомкнул глаз, ожидая нападения врага, но он так и не появился. Был ли это немецкий разведчик или бродячее животное, так и осталось неизвестным.
А вообще в районе нашего расположения часто звучали выстрелы, но это никак не было связано с боевыми действиями. Просто пальба по мишеням являлась нашим излюбленным развлечением, к которому я приобщился с первых же дней пребывания в полку. Ставили в ряд пустые бутылки или консервные банки, и давай по ним из пистолетов стрелять… Конечно, похвалялись друг перед другом, кто с более дальнего расстояния попадет в цель с первой пули. Тут же, при свидетелях, заключались пари, и через несколько минут победитель получал заслуженные поздравления, а проигравший – не менее заслуженные насмешки. Борзов небезосновательно считал стрельбу полезной для развития глазомера у летчиков и даже сам был не прочь поучаствовать в ней.
Но здесь, в Грабштейне, это нехитрое развлечение стало намного интереснее. Дело в том, что наши товарищи, роясь на чердаках занимаемых нами домов в поисках чего-нибудь, хоть издали похожего на матрац, обнаружили там аккуратно завернутые в газеты портреты Гитлера, Геринга, Геббельса и других идеологов национал-социализма.
– Сжечь всю эту нечисть к чертовой матери, – раздались гневные выкрики, перемежаемые нецензурной бранью.
И скорее всего, мы бы поступили именно так, но тут кто-то из собравшихся предложил более интересную идею:
– Нет, ребята. Давайте лучше по ним постреляем. А то по банкам уже немного приелось…
Сказано – сделано. И вот я стою перед расставленными в шеренгу портретами. Выбрав в качестве мишени бесноватого фюрера, навожу на него пистолет. Целюсь в основание носа, прямо между глазами. «Война скоро кончится, – проносится в голове, – и совсем не так, как ты, мерзавец, предполагал». Задержав дыхание, нажимаю на спусковой крючок…
Март и апрель 45-го стали для балтийских авиаторов самым напряженным периодом Великой Отечественной. Во-первых, значительно увеличилось суммарное количество боевых вылетов, выполненных экипажами обоих минно-торпедных полков. Порой в один день приходилось дважды уходить на задание: в светлое время суток – с торпедой, в темное – с минами в район Либавы или, подвесив к торпедным держателям бомбы, – на Кенигсберг. Во-вторых, как я уже говорил, время «свободной охоты» безвозвратно ушло в прошлое, и теперь вылеты производились в основном по данным разведки, что почти всегда приводило к встрече с противником.
Конечно, такая нагрузка не могла не отразиться на нашем моральном и физическом состоянии. Люди становились более молчаливыми и замкнутыми, а некогда любимые всеми развлечения утрачивали свою привлекательность. Раньше, бывало, выходишь из столовой, а на стене уже боевой листок висит с поздравлениями по поводу только что одержанной победы. Обязательно остановишься, чтобы посмотреть. Рядом – карикатуры. Допустил кто-то серьезный «прокол», например, грубую посадку совершил или блуданул серьезно, обязательно нарисуют с перекошенной физиономией, выставив сие художество на всеобщее обозрение: знай, мол, Родина, своих «героев». Теперь же топаешь в казарму, опустив глаза вниз. И нет тебе никакого дела ни до боевых листков, ни до карикатур. Лишь бы до кровати добраться и отоспаться перед ночным полетом…
Между прочим, именно в это время у меня седина появилась. Может, она и раньше была, но я ее как-то не замечал. А тут стою перед зеркалом, бреюсь. Смотрю – а виски-то белые… «Да нет, – думаю, – не может быть! Показалось!»
– Коля, – позвал я своего штурмана, сидевшего неподалеку, – посмотри-ка, что это у меня…
– Седеешь, командир, – ответил он. А ведь мне совсем недавно исполнилось двадцать три года…
Разгрузить бы людей хоть немного… Но увы, не получается. Молодежь ночью на задание никак не пошлешь – навыки пилотирования не позволяют. Они ведь только и умеют, что взлетать да садиться. Одним словом, летчики чистого неба. Вот и приходилось гонять «стариков» по два раза в сутки. Хоть и недалеко лететь – всего два часа туда и обратно, но все равно устаешь до предела. А на следующий день – опять на задание. Дошло до того, что у меня, например, появилась дрожь в руках. Сидишь, допустим, в столовой, а ложка вдруг ни с того ни с сего начинает в пальцах плясать. Правда, вскоре успокаиваешься, но все равно приятного мало…
Неудивительно, что события тех двух месяцев запомнились мне только в общих чертах. Взлет, выход к цели, атака, возвращение домой, посадка, сон, ночной полет, сон… Вскоре все повторяется вновь… Поэтому ниже я расскажу лишь о том немногом, что намертво врезалось в мою память…
До Победы – немногим меньше двух месяцев, но они стоили нам огромных потерь. Молодые ребята, едва ставшие на крыло, летчики и штурманы, совсем недавно переведенные с Тихоокеанского флота, вчерашние инструктора, под занавес войны всеми правдами и неправдами вырвавшиеся на фронт… Жестокая фронтовая судьба не щадила никого. Тончайшие нити человеческих жизней обрывались одна за другой, оставляя в сердцах живых кровоточащие раны…
Василий Меркулов был крепким коренастым мужиком, в каждом движении которого сквозила недюжинная физическая сила. Именно про таких говорят – настоящий богатырь. На первый взгляд его серьезное и немного флегматичное выражение лица могло показаться незнакомому с ним человеку слишком суровым, но это весьма обманчивое впечатление. При ближайшем рассмотрении становилось понятно, что Вася – очень добродушный и веселый человек, как, впрочем, и большинство силачей.
Родившийся в 1912 году в крестьянской семье, Меркулов пришел в авиацию в более зрелом возрасте, чем многие из нас, и, окончив летное училище в двадцать пять лет, получил направление на Северный флот. Во время войны его перевели к нам на Балтику. С первых же дней своего пребывания в 1-м Гвардейском Василий зарекомендовал себя умелым воздушным бойцом, став одним из лучших летчиков полка. Своими боевыми заслугами он заслужил Золотую звезду, но описанная ранее история с автобусом вычеркнула его из списка награжденных. Из всей нашей компании, где на каждого приходилась равная доля вины, Вася пострадал больше всех. Тем не менее он совершенно не озлобился и внешне не утратил своего обычного оптимизма, но о том, что творилось в его душе, можно было лишь догадываться…
Вообще же Меркулов был компанейским мужиком, принимавшим участие практически во всех наших развлечениях. Мог и в картишки перекинуться, и по банкам из пистолета пострелять, но больше всего ему нравилось париться в бане. В этом деле Василию практически не было равных, и никто не мог продержаться там столько же, сколько он.
Помню, в Паневежисе мы свели знакомство с одной хозяйкой, жившей на хуторе недалеко от аэродрома. Принесем ей бензина или денег заплатим, она нам баньку приготовит, а как выйдем оттуда, еще и ведро домашнего пива принесет, вкусного такого, хорошего.