Наконец она заговорила:
– Я долго ждала, прежде чем снова показаться.
– А почему бы нет? У тебя, дамочка, целая вечность в запасе, угу.
– Я ждала и все гадала, не сделала ли опрометчивый выбор, опасалась, что придется побороться с ее религиозными сантиментами. – Актриса кивнула на Маму Венеру. – Она меня и слушать бы не стала, если бы приняла за посланницу дьявола. Точнее, гадала, какую практическую службу она сослужит в качестве суррогата. Наверное, я не слишком проворно выволокла ее из пламени – и она, такая обгоревшая…
– Так это вы вызволили ее из театра?
При жизни Элайза Арнолд, по-видимому, не раз имела дело и с худшими надоедалами.
– О вызволении нет и речи, – осадила она меня ледяным тоном. – Я говорю сейчас о спасении и, если мне предоставят такую возможность, продолжу.
Я согласно кивнула, и продолжение действительно последовало:
– Мне пришлось навестить Ван Эйна всего лишь дважды – ну, может быть, трижды, прежде чем я заставила его балансировать на краю пропасти. Да-да, подстрелить этого стреляного голландского воробья оказалось проще простого. Меня и вправду осенило вдохновение, когда я решила сыграть гостью из преисподней, в полусне явившуюся к супругу клеймить и проклинать его за трусость. В итоге он принял на себя позор всего города, а в соединении со своим собственным… одним словом, он совсем спекся. Я заслала его на берега Чесапика, и там он еще долго подзадержится – во всяком случае, через этот порог ему не переступить. Отправиться-то он отправился, но не раньше, чем я – в мертвенном обличье не столь благостно усопшей Сьюз Ван Эйн – велела ему «устроить жизнь добросердечной негритянки, которая пыталась вывести меня из ада». – В голосе Элайзы зазвучали какие-то подозрительные нотки. – И вот таким образом Мама Венера водворилась под этим кровом, где ей предстоит прожить долгие, долгие годы. А как меня за это отблагодарили? Да никак, прямо скажу. Но ничего…
– Тьфу! – плюнула Мама Венера. – Годится ли лишить человека и разума, и собственного дома, коль скоро мне и любая лачуга у реки подошла бы ничуть не хуже?
– Неблагодарная тварь!
Перепалка продолжалась еще долго, пока обе не выдохлись до конца, и тогда заключенное перемирие позволило спорщицам по очереди довести историю до конца.
Прошли годы, прежде чем Элайза Арнолд вернулась.
– Огонь дал мне умение предвидеть, а я никак не могла к нему привыкнуть. Кто-то родится в сорочке ясновидящим, но со мной это иначе было. Я знала обо всем наперед, и только. Видела, что случится, до того, как оно случится? Но мало что случалось, ведь кто я была – труп трупом, только без гроба, угу. Вся жизнь была в ожидании ангела, которого я видела. И вот потом она явилась – ангел, как же. Нет, сначала пришла не она. Не она. Розали. Как-то я выглянула в окно и вижу во дворе какую-то козявку – разгуливает себе по-хозяйски, как будто у себя дома. Совсем еще малявка, это ведь уже давненько было, верно? Я ее подозвала, она вошла в дом – ни капельки не боялась. И я сразу к этой девчонке приросла. А она вскоре стала заскакивать все чаще и чаще, потому как Фанни, да ладно… Со мной Фанни до того ухайдакалась, что начала мне смерти желать. Не по злобе, нет. Скорей из жалости, и я ничуть ее не виню, потому как сама давным-давно того же себе желаю. А потом Фанни навсегда уехала, продали ее в Петербург. И что мне оставалось? Вставать кое-как, устраивать себе чайные ванны, шариться по двору, выискивать что-нибудь для похлебки? А тут Розали – душенька моя Розали, голубушка – стала приходить ко мне изо дня в день помогать, хотя сама была еще совсем соплячка. Девяти – ну, может, десяти годков.
– Она приходила вместе с… вами? – Я обратилась к Элайзе Арнолд, но ответила Мама Венера, и довольно резко:
– Нет, не с ней.
– Но я эту девчонку посылала, – пояснила Элайза таким тоном, будто говорила о ком-то незнакомом, а не о дочери.
– Вы… с ней говорили?
– Говорила? Не совсем так.
– Так ли, не так, – продолжала Мама Венера, – но девочка ко мне приходила, и я очень ей радовалась; я и помыслить не могла, что она Сатаной послана и что мне положено за ней приглядывать. И вот однажды я поняла, что скоро эта явится, угу. Началось все с жуткой ломоты в голове, какую и ведрами можжевелового чая не вылечить. Я поняла и то, что вовсе не ангел ко мне нагрянет – больно мрачные были предчувствия. По правде, ждать ее было куда страшней, чем воочию увидеть. Страшнее знать, что она придет, чем увидеть, что она уже пришла, верно?
Я ответила, что мне это понятно: так оно было и на самом деле. И спросила Элайзу, почему она так долго медлила с возвращением.
– Детка, – вмешалась Мама Венера, – ясно почему, и я объясню. На что я была ей нужна, потому как ее Эдгар снова был здесь, в Ричмонде, и жилось ему распрекрасно. А что до Розали, то…
– Девчонка, – перебила Элайза, – торчала все время тут, в Ричмонде. Сначала тут был и Эдгар, но потом, потом, к великому сожалению, отплыл с Алланами в Англию обучаться там, пока шотландец безуспешно пытался основать филиал своего бизнеса. И я не видела моего возлюбленного, восхитительного, великолепного Эдгара целых пять лет! Но, Мама, разве Эдгар не возвратился сущим ангелом, изысканно утонченным?
– Так-так, хозяйка… Коль вы говорите, значит, так оно и есть.
– А Розали? – спросила я.
– У Макензи она воспитывалась, да и посейчас, наверное, у них. – Элайза перевела затем разговор на Генри, который покинул Балтимор в раннем возрасте и пустился в странствия по миру, а где он теперь – ей неведомо. – Все, что мне известно о моем дорогом Генри, я почерпнула из его писем Эдгару, но пишет он в год только раз или два – таковы, во всяком случае, мои сведения.
Мне стало тошно при мысли, что я сидела за тем самым письменным столом, который Элайза время от времени обшаривала. Я представила, как она – с ее никчемными руками – при помощи зубов разворачивает страницы, исписанные Генри, обдавая их своим мокрым гнилым дыханием. Алланам и в голову не могло прийти, что в их дом наведывается призрак.
Фанни уехала. Мейсон был мертв.
– А что с Плезантс? – спросила я.
– Плезантс очень горевала о Мейсоне, – проговорила Мама Венера. – И стала меня винить. А я не могу ее осудить, ведь Мейсон – он один раз из огня выбрался, этого бы куда как хватило, если бы не я, ведь он за мной снова туда полез, и вот…
– Но вас заставили пойти… – начала было я и осеклась.
– Плезантс. Она потеряла любящего брата, а с ним лишилась и души, и красоты. Так, по крайней мере, ее хозяин решил. Ему сказали, что она от горя сделалась уродиной. И он захотел ее продать. Ох, как же она упрашивала изо всех сил позволить ей взять с собой сестер и братьев. И как же она потом желала, чтобы этого не было, потому как все они… Ох, невмоготу об этом говорить, даже и посейчас. Плезантс, – заключила Мама Венера, – была красавицей каких поискать, и никакой душевной хвори нипочем бы ее красоты не попортить… Не думай, что я о благословении толкую, детка, вовсе нет. Проклятие – вот что тут было. И оно все еще есть, поняла? У Плезантс и ее братьев и сестер родителей не было. Вернее, была мать, родившая пятерых детей от двух мужей, и кончила она жизнь тяжело. Черного она любила, да, а вот белого? Да нет, ничуть. Уж больно грубо с ней обходились.