У меня к тому времени скопилось изрядное количество различных принадлежностей, и я составила их в ателье-лабораторию, ключи от которой носила на шее, на шнурке. Днем я занималась там ведовским Ремеслом (успехов не фиксировалось) или в одиночестве избывала свою вину и позор; в том, что Селия, будь она даже свободна от чар, не решится по робости заглядывать в ателье, сомнений не было. (Объявлений о розыске мы не видели, но насчет Эдгара или наследников Бедлоу уверенности не было; первым руководила жестокость, вторыми – любовь к деньгам. И хотя Селия носила темные очки и имела при себе удостоверение личности на имя Лидди, которое подписала я… в портовых городах работорговцы так и кишат, и похищения людей случаются тоже…) По ночам Селия приходила ко мне, и – не стану отрицать – я все так же подчинялась ее желаниям.
Разрыв между потребностью Селии терпеть и моим нежеланием мучить все время рос. Ни один человек не изображал садиста с такой неохотой. Что прежде я делала ради удовольствия, превратилось в наказание. Бывали синяки, бывали укусы, но брать в руки нож я категорически отказывалась. Произносить слова, какие она требовала, тоже было невмоготу. Селия предписывала мне роли – я играла. (Увидь меня Элайза Арнолд, она наверняка бы испустила, по своей привычке, зловонный смешок.) В том, что Селия вечно жаждала несвободы, заключалось мое злосчастье, ибо в ушах у меня по-прежнему звучали слова: «Если бы она только знала…»
Все это время я умоляла о помощи виргинцев, но безрезультатно. Просила также и Себастьяну… Ничего. Rien de tout.
И вот в один прекрасный день дождалась. Дождалась почтового гонца. Едва заслышав его оловянный рожок, я поняла – у него есть для меня письмо. (После возвращения с матансасской дюны такие предчувствия посещали меня все более часто и регулярно.)
И верно, письмо нашлось. В почтовой конторе. Под литерой «К». Да, письмо было от нее. От Себастьяны! Наконец. Испытав прилив любви, я простила сестре, что она меня бросила. В самый нужный момент от нее пришла весточка: совет, пример, заклинание, которое поможет исправить мою ошибку?
С письмом в дрожащих руках я поспешила в тень у почтовой конторы. Размера оно было немалого. На лицевой стороне ее печать и знакомый рисунок жабы, самодовольно восседавшей под именем – вроде бы моим.
Предчувствие, да. Я знала, была уверена, что с прибытием долгожданного письма все изменится. Пока я ломала печать, разворачивала пергамент, читала несколько стоявших там слов, к моим глазам подступали слезы. Да, это была рука Себастьяны! И к счастью, она не прибегла к шифру. К чему шифровать текст, сам по себе достаточно непонятный? Себастьяна не доверила бумаге ничего, кроме адреса:
«Манхэттен, Леонард-стрит, 55».
Далее стояла ее подпись:
«S».
Я бежала, как бегут только трусы.
Повозка, запряженная волами; два судна, почтовая карета – и только на изрядном расстоянии от Сент-Огастина я начала осознавать всю чудовищность мной содеянного. Я бежала, да. Ночью. Оставила записку – и ничего больше.
Я твердила себе, что спешу на север повидаться с моей Soror Mystica – теперь, когда она нарушила свое долгое молчание. (И это было правдой, хотя и не полной правдой.) Я решила, что Себастьяна – она меня спасла, она на столь многое открыла мне глаза, она ответила на самые первые из множества моих вопросов… Я решила, что только Себастьяна, она одна способна вывести меня из тупика. Я отправлюсь в Нью-Йорк, как греки отправлялись в Дельфы, хотя мой оракул – всего лишь ведьма, мной пренебрегшая. Когда-то она обещала последовать за мной через океан, найти меня и устроить в мою честь шабаш (это вменялось в обязанность сестре-обнаружительнице), но потом даже ни разу мне не написала. Я стала опасаться, не постигла ли ее кровавая смерть. Однако нет. Теперь я знала твердо, что она в Нью-Йорке. Она здесь! И потому медленно продвигалась по побережью, чтобы с ней повидаться… Да, это была единственная причина, заставившая меня покинуть Сент-Огастин, покинуть Селию. Спастись бегством.
Бегство из Флориды было и в самом деле внезапным, сборы – сумбурными и поспешными. Я вдруг поняла, что не знаю, как поступить с Селией, и хотела только отречься от содеянного.
Слишком долго и безуспешно я пыталась разорвать узы, мной же сплетенные. И дом на Сент-Джордж-стрит (там он расположен, да) не принес желаемого облегчения. Несмотря на его основательность и гораздо большую комфортность, ни я, ни Селия в нем не освоились. Продавец, сверх условий контракта, добавил за бесценок целую кучу мебели плюс два портрета (как я предположила, изображения своих предков). Хотя это пренебрежение фамильными реликвиями и показалось мне не совсем обычным, я постепенно свыклась с мыслью, что достойная семейная пара в рамах из необработанного осокоря с непреходящим осуждением взирает сверху на учиненный мною кавардак.
Как-то однажды (теперь это далекое прошлое) мы с Селией, захватив с собой графин нашей лучшей мадеры, устроились перед этими портретами с целью дать изображенным персонам имена и наделить их выдуманными биографиями. Мы с Селией иногда предавались подобным забавам, желая скоротать время, с первых дней пребывания на территории – развлечение, что и говорить. Мы тянули вино, хохотали и развлекались выдумками до утра. Однако о портретах Селия и словом не обмолвилась. Вряд ли даже их заметила, хотя в гостиной наверху они занимали собой чуть ли не полстены. Нет, к таким потехам Селия совершенно остыла. Все ее внимание было сосредоточено на мне. Думала она только о том, как бы мне угодить и чем еще услужить.
Таким было положение вещей к весне 1830 года, когда пришло письмо от Себастьяны. И тогда-то я и ударилась в бега.
Наличность и три паспорта (на имя Лидди) я положила на письменный стол, ящики которого заперла на ключ – там оставалось много такого, что не предназначалось мной для чужих глаз. Закрыла и свой рабочий кабинет, набитый предметами, связанными с практикованием Ремесла. Они могли озадачить кого угодно, кроме разве что другой ведьмы.
Я побросала в один мешок и свою книгу, и перемену одежды с запасом на две недели, поскольку, не теряя времени, намерена была прямиком отправиться в Манхэттен. За этот срок на остров я должна была добраться. Возвращение? В записке (ну и помучилась же я над этими несколькими строчками!) я сослалась на неожиданные дела на Севере. Пояснила, что они связаны с фамильными проблемами, хотя раньше о родственниках и не упоминала (за неимением таковых). Отговорилась тем, что не выношу проводов. (Это верно, хотя оправданием и не служит.) Обещала, что вернусь к началу лета, если не раньше.
Руководствуясь печатным расписанием дилижансов, я все же что-то напутала и в итоге чуть не заплутала. Готового к отплытию парохода в Кауфорде не было, и я отправилась по морю на баркентине; воспользоваться дилижансом смогла только по прибытии в порт Чесапик, а оттуда проследовала наиудобным маршрутом до Ричмонда. Можно было бы туда вернуться, если бы не боязнь того, что меня обнаружат, – мне вовсе не хотелось опять оказаться в лапах у Элайзы Арнолд (о, эти лапы!). Меня обуревало безрассудное желание поскорее увидеться с моей мистической сестрой. Итак, на север! Леонард-стрит, 55. (Этот адрес в письме S служил мне компасом – главным ориентиром для верного и надежного путешествия.) В порту Мэриленда я провела не более трех часов, прежде чем села в почтбвую карету, направлявшуюся в Филадельфию.