Вика покраснела от радости, хлопнула в ладоши и чмокнула Алешку в щеку через весь стол.
– Я тебя умоляю! – сказал Алешка, стерев со щеки ладонью поцелуй. (В переводе: «Вот дура-то!») – Поцелуй лучше Липошку.
– Я тоже так считаю, – кивнул зардевшийся Липошка.
Но Вика так не считала:
– Алекс! Что я тебе теперь за это должна? Все, что хочешь!
Алешка мне признался потом, что едва не попросил Вику погасить наши долги. Но удержался. Он только снаружи хулиган, а внутри – джентльмен (не жентельмен, однако!).
– Ты за это, – сказал он, задумчиво поглядывая на остатки торта, – ты за это сегодня вечером позвонишь нам домой.
– И все?
– Почти. – Тут Алешка стал по-настоящему серьезным. – Это очень важно для всей твоей фэмили! Как по-английски «врубилась»?
– Никак. Я врубилась по-русски.
По-моему, она не врубилась, а влюбилась. Не в Липошку, конечно. Хотя и он достоин славы и любви. Он так красиво пишет, столько книг прочитал… Я вас умоляю!
День был решающий, итоговый даже отчасти, но мы занимались обычными делами. Уроками, например. Но терпение наше было на пределе. Вернее, не терпение, а волнение.
Больше всего меня тревожило то, что мы с Алешкой фактически пропустили в секретную лабораторию вражеского агента. Конечно, мы сделали это не за деньги, а для пользы страны. А вдруг что-нибудь сорвется? Вдруг у этого Славы в глазу не фотоаппарат, а взрывное устройство?
А кто виноват? Димка с Лешкой. Лешка-то выкрутится, а я выкручиваться не умею.
Чтобы не маяться без дела, я навел порядок на книжных полках, разобрал все в своем столе, почитал «Войну и мир», почти до третьей страницы. В основном сноски, где давался перевод с французского. Алешка в этих делах участия не принимал, он переживал и волновался по-своему: затаился в уголке тахты и помалкивал – что для него очень небычно.
Когда я все переделал в нашей комнате, пошел в кухню. И со скуки перемыл посуду, нажарил сковороду холестерина и пошел за Алешкой. Я даже немного беспокоился за него.
И напрасно. Алешка, оказывается, безмятежно спал, свернувшись в клубочек, как одинокий котенок. Даже запах яичницы его не потревожил.
Зато потревожил телефонный звонок. Алешка тут же подскочил и сказал:
– Васек!
Алешка не ошибся. Это звонил Васек:
– Все в порядке, хлопцы. Айда в школу, все расскажу.
Васек ждал нас в подвале, сидя на верстаке и болтая одной ногой – той, которая больная, он ее разрабатывал. Рядом с ним лежал тяжелый гаечный ключ. Мы испугались.
– По башке? – спросил Алешка.
– Еще чего! Инструмент портить об его башку! Я все сделал, как вы просили. Садитесь, расскажу.
– Сначала, хлопцы, все шло нормально. Он такую лекцию закатил – закачаешься! Он, конечно, литературу здорово знает и любит. Он говорил, что наша литература – самая лучшая в мире. Самая мудрая и глубокая. Что во всем мире еще не создано ни одного произведения, достойного русской классики. Что ни одна литература в мире не воспитывает столько доброго, умного и светлого в душе человека, как наша… В общем, здорово он все рассказывал. Мы прямо заслушались.
– А потом?
– Потом все и началось. Его все благодарили, а он, осторожно так, стал намекать: что вот он поделился своими знаниями, но и вам, ученым, тоже есть чем гордиться. У вас такой замечательный коллектив, такое уютное здание. Прямо вот так и хочется пройти по нему и посмотреть… то, что можно посмотреть. Например, в каких условиях трудятся наши ученые при рыночной экономике? Я даже думаю, сказал он, что мои американские коллеги с удовольствием помогут оснастить лабораторию новым оборудованием за свой счет.
– А он не очень глупый, – сказал Алешка. – Но немножечко подлый. А дальше что?
– А дальше руководство лаборатории пошло ему навстречу. Его поводили по зданию, показали буфет, комнату для настольного тенниса, туалеты… Я с него глаз не спускал. А он все время по сторонам глазами шарил. Наверное, все старался запомнить. Только, наверное, без особой пользы. Там, хлопцы, на дверях ни одной надписи нет, даже номеров. Одни символы. Ну, там – радиация, например. Молния в кружочке – значит, подстанция. У них же некоторые исследования ведутся непрерывно. Вдруг свет отключат – не страшно, своя маленькая электростанция есть. Ну и все такое прочее. На дверях даже ручек нет, сплошные кодовые замки. В общем, не очень-то он поживился.
– Я так не думаю, – сказал я. – Знающие люди во всех этих значочках разберутся.
– Да? Значит, зря я его по башке не погладил?
– Не зря, – сказал Алешка. – Все идет по плану. Спасибо, товарищ летчик Васек, счастливых вам полетов под солнцем Родины. – И без всякого перехода: – А у тебя, Васек, машина есть?
– Есть, а что?
– А как ты на ней ездишь с одной нормальной ногой?
– Нормально я езжу. А куда надо ехать? – Вот это человек!
– За город – слабо́?
Васек так глянул на Алешку, что тот даже заморгал от смущения.
– Нужно ехать в Малаховку. Но – хвостом.
Что такое «хвостом» – Васек понял сразу. А я – нет. Я это понял только тогда, когда мы пристроились в хвост одному… Впрочем, об этом – в свое время, в нужном месте…
Наступило «сегодня вечером». Вика сдержала свое слово, позвонила.
– Гуд найт, – сказал ей Алешка. – Папа дома?
– Чей? Твой или мой?
– Про своего я сам знаю.
– Дома.
– Что делает? Райт или дроу?
– И то и другое: что-то пишет, что-то рисует. К лекции готовится.
– Скажи ему, что ты идешь к нам.
– Надолго, Алекс?
– Еще чего! Нам самим здесь тесно. На тридцать две минуты.
– Гуд лак!
– Би хэппи! Мы тебя вейт.
– Хай! Голодная?
– Ты меня позвал, чтобы накормить?
– Тебя накормишь! Иди в нашу комнату.
Алешка усадил Вику в кресло, поплотнее прикрыл дверь.
– Ю! – чисто по-американски ткнул он в ее сторону пальцем.
– Ну? – чисто по-русски отозвалась Вика.
– Ю вонт спасти своего отца от тюрьмы, а свою фэмили – от позора?
– Я тебя умоляю! – способная девочка, сразу перехватила. – Ай вонт! Даже очень!
Я никогда не думал, что мой брат – маленький разбойник – способен на такую деликатность. Он так бережно и осторожно рассказал Вике о ее отце, что она даже не заплакала. И тут же согласилась участвовать в операции под кодовым названием «Перехват». Это название Алешка придумал.