Результат поставленного им алхимического опыта проявлялся долго, очень долго, но время неумолимо делало свое дело. Я полностью потеряла аппетит и так исхудала, что напоминала ходячий скелет, моя бледная кожа не загорала на солнце, волосы изменили цвет, превратившись из светлых в блистающие, как будто сделанные из начищенного серебра. Сначала я решила, что все эти симптомы — предвестники Дня крови, однако уже к концу 1845 года поняла, что кровь тут ни при чем. Всему виною был Бру.
Из-за его алхимических снадобий я сильно ослабела. Впрочем, у меня достало бы сил уплыть вместе с моей троицей, когда б не проклятый судебный процесс и его пагубное влияние на мое телесное и душевное состояние.
Мое присутствие на процессе было необходимо, таково было распоряжение суда. Невозможно сказать, какие муки я вынесла, когда мне пришлось давать показания. Для всех здешних моряков я была вдохновительницей и тайным лидером самого успешного предприятия на острове, владелицей нескольких судов (недавно мы приобрели вторую шхуну под названием «Геката» и шлюп «Персефона»), причем каждое из них имело свою собственную команду, действовавшую без подсказок Леопольдины — с тем, чтобы их удачи или, точнее, неудачи компенсировали успешные действия нашей «Сорор Мистика». В глазах тех, кто судился со мной, я была исчадием ада — агитаторша-северянка, аболиционистка, иностранка. И вдобавок — женщина. («Ах, если бы они только знали! — не раз говаривала я самой себе. — Если бы только знали».) На том злосчастном судебном процессе мне вновь пришлось посмотреть на себя чужими глазами. В течение долгого времени я общалась только с моей троицей и теми, кто на меня работал или находился в услужении. Деньги, которые я платила, заставляли людей соблюдать почтительность. Но теперь я привлекла к себе внимание недружелюбно настроенных зевак, и в зале суда, и на улице.
Однажды я шла на очередное заседание с зонтиком от солнца в одной руке и тростью, вырезанной из березы, в другой; на эту трость я опиралась при ходьбе, а также разгоняла ею стаи собак, которых почему-то влекло ко мне в последнее время. Внезапно до меня донеслись громкие перешептывания, и я заметила на лицах окруживших меня людей нескрываемое презрение. В тот день мне довелось испытать его почти физически: плоский кусок песчаника пролетел мимо меня, вращаясь в воздухе, и оторвал клочок моего платья. Камень бросил мальчишка, который теперь уже вырос и носит кличку Дупло — он постоянно жалуется на зубную боль, от которой не помогают ни врачи, ни щипцы, ни содержащее опий питье, поскольку Леопольдина в мгновение ока наложила на него проклятие. Моя юная чародейка оказалась быстрее и точнее, чем этот уличный сорванец. Я же, глупая, так и замерла посреди дороги, не решаясь предстать перед судьей в порванном платье и утешая себя вдруг пришедшей на ум строчкой из Библии: «Иисус, пройдя посреди них, удалился». [245] Право, я не сравнивала себя с ним, вовсе нет. Этот стих подсказал, что делать: я гордо расправила плечи и пошла дальше, к зданию суда.
Но, возвратившись домой, я тут же затворилась в Логове. Вернее, спряталась в нем.
Скрылась от всех. Как правило, я отсиживалась в башне, коротая часы за чтением, пока остальные трудились над преумножением нашего состояния. За этим занятием и застала меня Лео — она сообщила, что на мое имя пришло письмо из Нового Орлеана, от Эжени. Послание оказалось печальным. Эжени, моя дорогая подруга, которую я не видела с тех самых пор, как обитательницы Киприан-хауса разъехались кто куда, хотя не раз собиралась ее навестить, а сама она успела стать верным другом и любимой тетушкой для моих близнецов, — так вот, моя милая Эжени начала кровоточить. Да так сильно, что не нашла в себе сил зашифровать послание, состоящее из десятка строчек. Она прощалась со мной и сообщала, что наконец получила весточку от Герцогини. Та тоже, похоже, чувствовала приближение алой смерти, а потому списалась с Эжени, чтобы через ее посредство передать мне многочисленные «Книги теней», которые она увезла в свое время из Нью-Йорка в нескольких огромных корзинах. Эту просьбу Эжени выполнила: три специально изготовленных необъятных ящика — в каждый из них «вошло бы по здоровенному борову», как она мне написала, — уже находились в пути. Эжени. La pauvre. В постскриптуме она сыпала проклятиями в адрес Мари Лаво и утверждала, что именно она, колдунья, каким-то образом приблизила ее смерть.
Эти книги я и читала, когда моя «троица» покинула меня. Позвольте мне в этом месте процитировать Эдгара По, гонимого судьбой поэта, сыгравшего в моей жизни роковую роль в те дни, когда я только-только приехала в Ричмонд. Он некогда написал: «Груды книг не утоляли ни на миг моей печали…» [246]
Ритм монотонный, и явно не лучшая его строка, но тем не менее.
Enfin, некоторые из присланных книг я читала и раньше, другие мне прежде не попадались, иные же Герцогиня нашла уже в Калифорнии, где жила в последние годы и где, насколько я знаю, ее настигла смерть.
Вскоре по получении письма от Эжени все помещавшиеся в ящиках корзины — точнее, плетеные клети с полками из бразильского палисандра, называемого также розовым деревом, к которым книги пристегивались красными кожаными ремешками, — внесли в наш дом, и я велела оставить их в гостиной. Оттуда я уже сама перетаскала тома в свою башню, захватывая по две, по три, а то и по четыре сразу. Там я сложила их в штабеля в зависимости от того, какой интерес они для меня представляли. Те, что были написаны на плохо знакомых мне языках — например, на русском — или нелюбимых языках — например, на немецком, — я отложила подальше, а французские книги подвинула поближе. На них я набросилась в первую очередь, надеясь, что найду там имя Себастьяны. Но, увы, оно мне ни разу не встретилось. Прочие книги я выбирала наугад, повинуясь какому-то необъяснимому капризу с географическим оттенком. Так, например, книги с запада я предпочитала книгам восточным, а книги с севера — тем, что написаны на юге.
Однажды мне пришло в голову, что в Логово слишком давно никто не заглядывал. Я отложила в сторону очередную книгу (помнится, над ее страницами я перенеслась в логово некой перуанской ведьмы, обитавшей внутри пирамиды) и взяла в руки Шекспира, словно для того, чтобы очиститься от Ремесла. Вскоре я осознала, что бормочу себе под нос некое заклинание. Помнится, это рассмешило меня, и я позволила себе выронить многократно прочитанный том, чтобы он раскрылся там, где захочет. То есть решила немного побаловаться библиомантией. Закрыв глаза, я протянула руку, подняла палец и ткнула им в раскрытую страницу. Затем прочла строчки из «Двенадцатой ночи»:
Все пути ведут к свиданью.
Это знают все вокруг. [247]
Я не придала значения этим словам — ведь время и Леопольдина доказали мне, что я не имею способностей к ясновидению. Тем не менее я вздохнула, отложила Шекспира, налила себе немного слегка заколдованного «ведьмина» вина и продолжила странствие по Перу.